Войди в каждый дом (книга 1)

И, не объясняя ничего пораженному Добытину, Егор огрел кнутом рысака и по-разбойному засвистел. Тот дико рванул розвальни — как только устоял Дымшаков,— чертом понесся в сумерки, поднимая снежные вихри, и скоро был уже за овражными сугробами, в степи.

Он загнал бы коня насмерть, если бы не спохватился, не взял себя в руки. Случись что — под суд пойдешь, не посмотрят ни на что, ведь только и ждут, чтобы поскользнулся! Давая Серому короткие передышки, он   снова  пускал его рысью, но не горячил кнутом, мысленно просил: «А ну, не пожалей сил, голубчик, помоги, сроду не забуду!»

Никогда еще Егор так не страшился быстрого наступления вечера, но свет дня уже гас за дальними полями, и не успел Егор опомниться, как засинели нагие, потонувшие в снегах перелески, залиловела степь, и, пожирая последние светлые пятна, стала красться по земле ненасытная темь.

Сгущался вокруг тяжелый мрак, ветер нес в лицо обжигающую колючую снежную крупу, нечем было дышать. Бешено, слепо опаляла Егора злость, он чувствовал себя жалким и беспомощным да еще так бессовестно обманутым. «Обвел, как дитя малое, боров жирный! Но ничего, я тебя еще порадую, ты еще меня попомнишь!»

На грех, хоть бы попалась одна встречная подвода — безлюдье, глушь, рассыпанные в кромешной тьме огоньки, хрип лошади, свист ветра и не отпускающее ни на минуту волнение!

Он потерял счет времени и, когда пошли наконец знакомые тюля и за косогорами приветно, как живые, замигали огни в избах Черемшанки, несказанно обрадовался. Значит, не очень поздно, зсли многие еще не спят!

Не заезжая на конюшню, он свернул к своей избе и, бросив вожжи, теряя последние остатки терпения, рванул на себя дверь.

—  Анисья! — хрипло закричал он, еще не видя жены, и, тяжело дыша, схватился за косяк.— Распряги поскорей Серого да постагь под навес. Не звали меня на собрание?

—  Не знаю, по какому делу приходила Черкашина. Страсть расстроилась, что не застала тебя...

—  Ну, я побегу...

Анисья цепко схватила его за распахнутые полы полушубка, и ничего не понимая, просила:

—  Что с тобой, Егорушка, охолонись! На тебе ведь лица нет! Похлебай садись немного — как же ты не емши-то?

—  Никакая еда мне в рот сейчас не полезет. Я им поперек встану. Он меня нарочно услал, а я вот он! Не выгорит у них это, не выгорит!

—  Да отцепись ты от них, Егор! — Анисья застонала, повисая на руках мужа.— Что ты один-то сделаешь с лиходеями?

—  Не держи меня, мать! — сурово остановил се Егор.— Я себе век не прощу, если сейчас о гадами не схлестнусь. Или они меня, или я их!..

—  А об детях ты подумал? Как им-то жить потом?

—  Ради них и иду туда! Кому же тогда жить, коли не им? Или, может, пусть он, гад ползучий, и над ними изгаляется?..

Вокруг уже стояли спрыгнувшие с полатей ребятишки и плакали, сами не зная почему: им достаточно было, что мать о чем-то слезно упрашивала отца и боялась отпускать его из дому.

Но Егор ничего не видел и не слышал, лицо его окаменело, и весь он был как чужой. Прикрикнув на ребят, он вдруг притянул за плечи жену, заглянул в ее полные слез глаза, погладил ладонью по щеке и, хмуро отстранясь, надавил плечом на дверь.

Он бежал в темноте, не разбирая дороги, наугад, словно боялся, что кто-то может удержать его, и, только миновав проулок и свернув на другую улицу, пошел шагом,

Тише, Егор, тише! Криком и скандалом ничего не возьмешь. Правда на твоей стороне, и надо показать выдержку, если потребуется — быть железным.

Около правления кто-то стоял: мерцал в темноте огонек цигарки. Егор сбавил шаг, подойдя ближе, узнал в горбившемся человеке бригадира тракторной бригады Молод-цова.

—   Алексей? Ты чего дом подпираешь — боишься, как бы не завалился?

- А какой толк там сидеть? Одна родня собралась, водой не разольешь.— Молодцов вздохнул, помедлил и досказал с нескрываемой горечью: — При таком активе ваш дом и без моей подмоги может завалиться.

—  А ты-то чей? Не наш, что ли?

—  Я что, вспахал, посеял, убрал,—что мне положено по закону, отдай. Живу я не у вас, а в своей деревне, так что моя хата с краю...

—  А как мы будем жить — тебе, выходит, наплевать? Набил карман, и ладно? Умный ты, оказывается, мужик — расцеловал бы тебя за твою доброту, да некогда!

—  А ты напрасно злишься, Дымшаков! И торопишься зря—там уже без тебя все порешили. Явился ты, брат, к шапочному разбору!

Не слушая больше Молодцова, Егор стал быстро подниматься по скользким ступенькам. Ощупью пройдя темные прокуренные сени, он рывком дернул на себя дверь.