Войди в каждый дом (книга 2)

Собака завиляла хвостом и пошла следом за ним, и он все оглядывался, будто опасался, что она исчезнет. Конечно, Ивана кто-то убедил в том, что он должен поступить так, думал он, но мысль эта не вызвала в его душе никакого отклика... Он опять хотел передохнуть на лавочке, но там, обнявшись, уже сидели двое. Увидев его, они не шелохнулись, но, как только он прошел мимо, раздался тихий смех, шепот... Слов он не разобрал, но вдруг с щемящим чувством жалости вспомнил свою жену — маленькую, худенькую, сероглазую, и ее белые, раскинутые в беспамятстве руки, и жаркий лоб, и вспухшие, искусанные губы. Он почувствовал, что не выдержит сейчас и заплачет, как и тогда, когда она умерла, и горе было таким безысходным, что, казалось, незачем больше жить. А через неделю он тащил на плече невесомый гробик с ребенком

и уже не плакал: ныла душа, а слез не было. Он жил .потом в каком-то полубреду, с помутненным сознанием. Он вспомнил, как однажды увидел на станции беспризорников, рывшихся в мусорном ящике, привел их к себе в деревню, и не прошло полугода, как в его доме и в саду зазвучали уже десятки голосов. Он еще не научился различать своих приемышей, а ребята уже тянулись к  нему, жаждали его слова, улыбки, встречали потеплевшими глазами... Как-то он отлучился на неделю в город, хлопоча об открытии детского дома. Когда поезд подходил к знакомой станции, хлынул ливень.  Он задержался на подножке вагона и тут увидел, что все его питомцы, стриженные, как арестанты, под машинку, стоят под сплошными потоками дождя и беспокойно ищут его глазами в окнах

вагона.Он спрыгнул, побежал им навстречу, и они окружили, ого, визжа, повисли на нем... И он снова был счастлив, снова жил. Да и были ли в его жизни дни светлее и чище, чем те, которые он отдал детям?..

Наконец попалась свободная лавочка, и он устало опустился, прислонился к шершавым доскам забора, ноги стали будто чужие. Луна, бледнея, поднималась, копились тени в палисадах, кто-то пел, перевирая мотив, за колышущейся светлой занавеской дома, возле которого он сидел, бренчала расстроенная гитара... «Ах, как это ужасно,— с безотчетным отчаянием подумал он,— как это ужасно: все видеть и понимать — и быть таким бессильным!»

Он только теперь заметил улегшуюся у его ног собаку, подумал, что надо бы ее покормить, не иначе голодная, ко в карманах ничего не было. Протянув руку, он хотел погладить ее, но собака вскочила, отбежала и, постояв, снова легла у дороги. «Бездомная»,— решил он и не стал ее больше приманивать, а тяжело поднялся и побрел, разминая онемевшие ноги. «Напрасно все-таки я ушел раньше времени на пенсию,— сказал он себе,— я бы не допустил такого». Но через минуту он отрекся от этой мысли — нельзя быть до такой степени наивным! Если бы он не подчинился Пробатову и выступил открыто, его бы отстранили, и снова под рукой оказался бы Коробин. Там, где требуется не убежденность, а только власть и сила, всегда появляются люди безнравственные, лишенные каких-либо идей, кроме идеи сытно и хорошо жить. Ими руководить гораздо легче, чем теми, кто будет думать сам, возражать, отстаивать свою точку зрения... Опять окликнули, позвали,