— Ну хорошо, допустим, все, что вы говорили, имеет отношение лишь к нашему Приреченскому району. Что ж, по-вашему, Сергей Яковлевич Коробин, который сейчас у нас исполняет обязанности первого секретаря, такой чинуша и бюрократ, как вы расписали? Да он ночей недосыпает, мотается по всему району, себя не жалеет и ни о какой показухе не думает… Да как же вам не совестно?
— Ты мою совесть пока не трожь, — помрачнев, ответил Егор, раздувая ноздри. — А что Коробин по району мотается, так в Черемшанке от этого пользы пока не видать! Маятник вон тоже на ходиках день и ночь мотается, время отсчитывает, а секретарю время отсчитывать мало! И пускай вволю досыпает, что ему положено, что толку от его недосыпу-то?
— Почему же вы не заявите открыто, что Коробин сидит не на своем месте и что от него нет никакой пользы? Или вы нигде не можете доказать свою сермяжную, мужицкую правду? Если так, то я вам сочувствую — вам действительно тяжело жить и трудно дышать в своем собственном колхозе…
Ей казалось, что Дымшаков подавлен ее иронией. Он слушал ее, опершись локтями на стол, уставив неподвижный каменный взгляд в одну точку. В ней уже заговорило чувство некоторого раскаяния, и она подумала, что, пожалуй, напрасно так резка с ним, но вот Егор качнулся, как бы отталкиваясь от стола, и Ксения поняла, что ее впечатление было ошибочным, — перед нею сидел насмешливо-дерзкий, лишенный какого-либо смущения человек, и в широко распахнутых глазах его играли недобрые огоньки.
— Ты меня, племянница, не жалей, а то, глядя на тебя, и я навзрыд заплачу, — судорожно усмехнулся Дымшаков. — Дождемся конференции и Коровину твоему правду в глаза скажем, никто теперь молчать не будет, а то слишком дорого обходится нам всем эта молчанка!.. Я сорняк с хлебом никогда не путаю и тебе не советую, а то будешь жевать неизвестно что, а до настоящего хлеба и не добе- решься! По-твоему — если человек о своих нуждах болеет, то он вроде уже и не той правдой живет! Вот слушали таких грамотеев, как ты, и докатились до ручки — ни хлеба, ни мучки!
— Я этого не говорила! — Ксения протестующе подняла руку. — О своих нуждах мы не имеем права забывать, ведь мы живые люди.
— Спасибо, хоть это ты разрешаешь!..
— Ваши шутки неумны и неуместны! — На смуглые щеки ее пробился неровный румянец. — Но если все нач- | нут так рассуждать, как вы, и не видеть ничего, кроме своей избы, то мы забудем не только об интересах государства, но вообще договоримся черт знает до чего! А государ- ство разве о нас…
— Знаю! — Дымшаков упрямо мотнул головой. — Как мы без государства слабей слабого, так и оно без нас. В один сноп все это связано и давным-давно всем известно. Но партия мою сторону держит, а не твою.
— Весьма любопытно! — проговорила Ксения и даже попыталась рассмеяться. — Загадки загадываете?
— А вот посуди. — Егор остановил на ней спокойный вдумчивый взгляд. — Выгодно или нет государству, чтобы мы так жили, как последние годы? Слабее или сильнее оно будет, если мы станем жить получше? Партия сказала — хватит тебе, Егор Матвеевич, перебиваться с хлеба на квас, наступила пора зажить хорошей жизнью!
— А разве я против этого? — поражаясь такому повороту в разговоре, изумилась Ксения и даже отступила на шаг от стола.
— Ты? — Дымшаков посмотрел на нее, словно рассчитывая, как побольнее нанести удар, — Ты, по-моему, ходишь ни в живых, ни в мертвых…
— Это как же понять? Вы меня просто забавляете.
Ксения не замечала, что отец, давно стряхнув с себя тяжелую усталость, весь подавшись вперед, смотрел на нее, словно стыдился всего, о чем она тут говорила, не видела, как участливо и ободряюще кивала ей Анисья, по доброте сердечной жалея племянницу и не одобряя мужа за то, что он поступал не по-родственному, обижая гостью в собственном доме.
— По совести, я давно собирался сказать тебе это, да не приходилось… — тихо и угрюмо проговорил Дымшаков. — Ты к нам никогда не изволишь жаловать, а сам я не привык попусту поклоны отбивать, ну и оставались, что называется, при своих… На партийных собраниях у нас ты редко бываешь, а как заявишься, все вроде как-то строжишься, так что к тебе без дела и подойти вроде нельзя… Ну, а сейчас не пеняй, если против шерсти поглажу… В другой раз, может, и постеснялся бы, а при отце и тетке сполна выложу!
Он словно нарочно помедлил, как бы подыскивая наиболее убедительные слова, и Ксения вдруг почувствовала, что вот сию минуту он скажет что-то такое, что рассорит их навсегда.