Войди в каждый дом

Дождь все усиливался, дробно стучали капли по мокрому асфальту, вспухая светлыми пузырьками в луже.

— Зайдем сюда, посидим в тепле!.. Ты же, наверно, голодная?..

— А я теперь хоть десять ден могу не емши, — шептала она и все норовила заглянуть в лицо Константина. — Сыночек мой… А может, стыдно тебе со мной на людях будет? Вон я какая и одета не по-нонешнему…

Он молча обнял ее за плечи и потянул за собой. Они вошли в просторный вестибюль кафе, и за спиной их с густым шелестом хлынул ливень.

Константин стряхнул капли с кепки и пиджака, огляделся, распахнул перед матерью стеклянные двери в большой и светлый зал.

— Заходи!

После сырого, ненастного вечера здесь казалось особенно уютно и чисто — столики, покрытые свежими скатертями, живые цветы в горшочках, бумажные треугольники салфеток в стаканах, кружевной, как иней, тюль на окнах, мягкий матовый свет настенных плафонов. Около буфетной стойки, сверкавшей стеклом и никелем, прохаживалась молодая женщина в белом халате, и Константин с радостью узнал в ней Лизу.

— Здравствуй, Лиза!.. Давно ты здесь?

— А-а, Костя! — Она улыбнулась, протянула через стойку руку. — Да уж с месяц заведую. С того дня, как открыли новое кафе!.. Занимай столик, обслужу тебя по знакомству вне очереди!..

— Я не один — вот моя мама, знакомься! — Он соединил их руки. — Не поверишь. Мы расстались, когда я был маленький, и вот встретил ее сейчас у ваших дверей!..

— Значит, наше кафе на счастливом месте стоит! — Лиза засмеялась, тряхнула пшечниными волосами. — Есть за что выпить! Садитесь, я сейчас дам команду!

Константин выбрал столик у окна. За темным окном плескался дождь, стекло затуманилось, как от дыхания, и по нему лениво скользили мелкие, точно бисер, капли, собирались в крупные и вдруг стремительно прочерчивали вниз светлые ручьистые дорожки.

— Третий день тебя стерегу, караулю везде, — говорила мать, то и дело касаясь сына, как бы желая поверить, что все, что происходит с нею, происходит наяву, а не во сне. — Если бы не похороны нынче, то, может, и не подошла бы, не решилась…

— Какая ты! — Он смотрел на нее во все глаза, и голое ее, тихий и ласковый, окутывал его не испытываемой давно нежностью. — Чего же ты боялась?

— Думала, прогонишь, не захочешь признать, а это хуже смерти всякой. — Она низко наклонила голову, спрятала руки под стол. — А как увидала, что ты плачешь по чужому человеку, так и поняла — признаешь, и сердце твое от обиды не зачерствело, в камень не обратилось…

Он помнил ее молодой, помнил, как блестели ее глаза, серьги в ушах, как покрывались румянцем лицо и шея, когда на нее взглядывал отчим, а теперь перед ним сидела усталая, измученная старуха, смуглое лицо ее было изрезано морщинами, и только глаза, темно-карие, притушенные густыми ресницами, роднили ее с той далекой и молодой, что жила в его памяти все эти годы.

— Игнат Савельича своего уж два месяца как схоронила, — рассказывала мать. — Ни одного живого корня во мне нет, стала как трухлявый пень… И взяла меня тоска — ни сна, ни покоя, еда в рот не лезет, дай, думаю, поеду на родину, там и помирать легче будет — приволье кругом свое, земля вся своими ногами исхожена, все бугорочки родные… А может, где и сыночка су-стрену!

— Да! Да! — как эхо отзывался Константин. — Ну конечно! Вот видишь!.. И правильно сделала!..

Несмотря на дождь, кафе быстро заполнялось, и скоро уже шумели вокруг за соседними столиками, отовсюду несся говор и смех, звон рюмок.

— Но почему же ты не искала меня раньше, мама?

— Мы все же с пятном жили, боялись… Объявимся и тебе жизнь спортим. Спервоначалу, как Игнат отсидел, долго мыкались, а потом полегчало… Он на шахту устроился, стал ворочать как вол, ему премии пошли, дом построили, и опять он в силу вошел… Наперед не лез, но копил всякое добро, аж дрожал весь от зависти, и все складывал в сундуки, а зачем?.. Жили справно, все было, и даже сверх того, что человеку надо, а души свои не насытили, как были они голодные, так и остались… Вот и посуди: для чего мы жили, копили, берегли?

Голос матери звучал отрешенно и печально, но была в нем годами выстраданная ясность, ее уже не тяготили ни суета мира, ни вещи, которым она рабски служила всю жизнь, все отошло, отгорело, потеряло свою цену и интерес. Она без сожаления рассталась с нажитым годами работы добром, раздала вещи невесть откуда налетевшим сыновьям и невесткам Игната Савельевича, а сама налегке подалась в родные места…

К столику, чуть покачиваясь на тонких каблучках, подошла Лиза. Она сбросила белый халат, сиреневое платье плотно облегало ее располневшую фигуру, на шее сверкала нитка искусственного жемчуга. В красоте ее было что-то вызывающее и грубое, и, когда она шла, все невольно оглядывались на нее.

— Хочу отдохнуть с вами, не возражаете?

— Садись! Конечно, садись! — Константин торопливо подвинул ей стул, хотя ему хотелось побыть наедине с матерью.

Лиза поставила на стол бутылку вина и тут же стала разливать его в зеленоватые фужеры.