Воин Доброй Удачи

– Я уже включил тебя в списки, как нового капитана сционов, – продолжал Каютас. – Они разбежались, но их слава станет твоей. Нам повезло, что у Ксаротаса Харниласа хватило мудрости распознать твое предчувствие – не думаю, что фортуна будет к нам столь благосклонна еще раз. Отныне ты будешь служить мне и моим приближенным. И тебе будут оказаны все почести и привилегии, которыми пользуется король-наместник.

Она заменила его. Ужасная Праматерь… Был ли здесь вообще его героизм?

Вроде бы важный вопрос, но легенды вечно смешивают дела героев и Богов, им покровительствующих. Возможно, его руку вела ее рука…

Он в ужасе отпрянул от этой мысли.

– Могу я попросить об одной милости?

Промелькнуло легкое удивление.

– Конечно.

– Цоронга… Я бы хотел, чтобы он сопровождал меня, если можно.

Каютас нахмурился, и несколько присутствующих неосмотрительно зашептались. И король Сакарпа, возможно, впервые понял важность своего друга для Анасуримбора. Из всех оставшихся в мире народов только Зеум представлял реальную угрозу Новой Империи.

– А тебе известно, что он устраивает заговоры против нас? – спросил принц-империал, оборачиваясь к неподвижно стоящему сакарпианцу.

Внезапно в комнате не осталось никого, кроме них двоих.

– У меня есть такие опасения… – начал Сорвил с обманчивым спокойствием. – Но…

– Но что?

– Он больше не сомневается в праведности войны моего отца. Он единственный.

Подтекст этих слов был так же ясен, как и изумление, вызванное ими, ведь за всю свою жизнь Сорвилу ни разу не приходилось пребывать в кругу неискренних. Первый сын Нганка’кулла вздрогнул. Ввести его в свиту принца-империала – может, единственное, что необходимо сделать…

И это, внезапно понял Сорвил, и было целью аспект-императора: иметь верного подданного, ставшего сатакханом.

– Разрешаю, – сказал Каютас и махнул рукой, отпуская людей, у которых едва ли было время на обсуждения.

Он поднял два пальца, показав их одному из писарей, который принялся быстро перебирать свитки пергамента.

– Но боюсь, что тебе придется выполнить еще один, последний долг, прежде чем освободиться от обязательств, – проговорил генерал на шейитском как раз в тот момент, когда Сорвил оглянулся, чтобы убедиться, что аудиенция окончена. – Нелегкий долг.

Вездесущий запах разложения проник и сюда.

– Моя рука – твоя рука, лорд генерал.

Услышав такой ответ, Каютас внимательно посмотрел на него.

– У Великого Похода есть все, но запасы на исходе. Мы голодаем, Сорвил. У нас слишком много ртов и слишком мало еды. Пришло время приставить определенных лиц к ножу…

Сорвил сглотнул, в груди у него остро заныло.

– Что вы сказали?

– Ты должен прикончить своего раба, Порспериана, в соответствии с эдиктом моего отца.

– Я должен что? – спросил он, моргая.

Так, значит, это была шутка.

– Ты должен убить своего раба до восхода солнца завтрашнего дня или лишишься жизни, – сказал Каютас, обращаясь скорее к собравшимся офицерам, чем к королю-наместнику, стоявшему перед ним. Даже герои, по его словам, должны отвечать перед аспект-императором.

– Ты понял?

– Да, – ответил Сорвил решительно, несмотря на бурный протест в душе.

Он понял. Он был один, пленник в войске врага.

Он сделает что-нибудь… убьет кого угодно…

«Избранный Богом».

Сорвил вернулся в свою палатку один, с еще теплой спиной от похлопываний, со звеневшим в ушах хором шумных приветствий. Порспериан стоял у входа, жалкий, истощенный, неподвижно, как в карауле. Молодой король, запыхавшись, едва обратил на него внимание.

– Следуй за мной, – приказал он старику, в глазах его стояло неверие в происходящее.

Шигекский раб покосился на него и без всякого беспокойства – или даже любопытства – бросился впереди своего господина и повел его на просторы, усеянные гниющими трупами шранков. Сорвил успел только рот разинуть при этой сцене: маленький человек с темной, как орех, кожей, шел, ссутулившись, ноги его согнулись, будто под тяжестью прожитых лет, пробираясь меж сваленных в кучи мертвецов.

Так раб вел короля, и, возможно, так и должно было быть, и Сорвил чувствовал, что с каждым шагом теряет свою важность. Он едва мог поверить, что уже близок к тому, чтобы… казнить. Когда он заставлял себя посмотреть в лицо этой перспективе, и душа, и тело восставали против нее так, что он даже испугался. Легкость в руках. Буря в животе, ослабляющая кишки. Голову и плечи будто стягивают веревки, пригибая их до раболепного поклона. Неумолчный шепот ужаса…

Люди, оказываясь в трудном положении, часто идут к цели непроизвольно, окруженные дикостью, в которую едва могут поверить. Они следуют по неразрывной цепочке таких характерных моментов, которые проносят их через всю жизнь. Но они забывают о непостоянстве целого, о том, что племена и народы проходят по ленте времени, как пьяные. Забывают о том, что Судьба – это блудница.