Война буров с Англией

Говорят, мы должны выдерживать. Хорошо, но сколько же времени? Десять или двенадцать лет? Какие же шансы у нас есть на это? Если мы в два года из 60 ООО числа уменьшились до его трети, то во что же обратится это число в несколько лет? Для меня ясно, что, соглашаясь выдерживать, мы принуждены будем сдаться. Лучше же, пока этого еще нет, воспользуемся тем, что подсказывает нам наш рассудок. Я лично могу выдерживать, но я не могу же думать о себе. Есть еще некоторая возможность заботиться о женщинах и детях, она является с того момента, как мы подпишем предлагаемые условия. А если сдадимся? Кто же о них будет заботиться? Англичане?! Продолжая войну, мы не сможем уже спасти их, да и ничего не сможем сделать. Нельзя будет даже послать людей просить в Европе денежной помощи, помочь нам в восстановлении наших разоренных жилищ и поднятии благосостояния нашего народа.

Три дороги лежат перед нами. Мы должны неизбежно прийти к какому-либо решению. Продолжение войны — первый путь. Я лично того мнения, что он не приведет нас к хорошему результату. Что касается остальных путей, то один из них — сдача без условий — конечно, приятнее. Если народ захочет, то следует это сделать. Но тогда уже нам нельзя сказать ни слова по поводу того, что будет делать наш неприятель. Но все-таки я думаю, что мы должны руководствоваться желанием народа.

Лично я думаю, что следует принять наше предложение. Я не хочу этим сказать, что условия его хороши, но все же оно освобождает нас из ужасного, затруднительного положения.

Заседание было прервано и снова возобновилось в 2 ч 12 мин. пополудни.

Генерал Мюллер (Боксбург) говорит, что его бюргеры послали его отстаивать независимость. Одна часть бюргеров дала ему полномочие поступать по своему усмотрению, другая велела стоять за независимость и стараться добиться сношений с депутацией. Что касается продолжения войны, то он уже давно сказал своим бюргерам, что с одним оружием, без веры в Бога, это немыслимо. Если он теперь вернется к своим бюргерам с сообщением, что ничего не может сказать насчет депутации и что предложение англичан принято, то это поведет к большим распрям. Что касается его лично, то он не может думать о сдаче. Но, принимая во внимание все, что он слышал от генерала Боты и других, для него стало ясно, что война не может продолжаться. Он не в состоянии сражаться один. Нельзя ли все-таки сплотиться всем вместе в вере в Бога? Он указывает на то, что является представителем наибеднейшего населения и что 3 ООО ООО фунтов стерлингов далеко не достаточны для тех, которые не могут сами себя поддержать. Он спрашивает также, нельзя ли принести Богу какой-нибудь обет, и заканчивает тем, что не может подать голос за предложение.

Генерал Смуте. Я не вмешивался до сих пор в разговор, хотя мнения мои уже известны моему правительству. Мы дошли до очень темного пункта в истории развития войны; для меня особенно темно и печально, потому что я был одним из тех, которые, будучи членами южноафриканского правительства, начали войну с Англией. Но человек не должен отступать перед последствиями своих поступков, и мы должны в случаях, подобных настоящему, отложить в сторону все личные соображения и решать дело с точки зрения всего народа. Великий момент наступил для нас, может быть, даже последний, когда мы собрались здесь как свободный народ и свободное правительство. Постараемся же в данный момент подняться на должную высоту и прийти к конечному решению, за которое потомки африканского народа будут нас благословлять, а не проклинать.

Огромной опасностью для этого собрания является то, что оно должно прийти к решению только с военной точки зрения. Почти все уполномоченные здесь являются офицерами, которые не знают страха, никогда его не знали и никогда не побоятся огромных сил неприятеля и готовы отдать последнюю каплю крови за свой народ. Если же мы станем рассматривать вопрос только с военной точки зрения, тогда я должен признать, что мы, конечно, можем продолжать войну. Мы все еще не побеждены в военном отношении, у нас около 18 ООО человек находится под ружьем, ветеранов, с которыми можно идти куда угодно. Наше дело, как военное, мы можем еще продолжать.

Но нам приходится здесь рассуждать не как военной силе, а как народу; наше дело не есть военное дело, а дело свободного народа. Никто не является здесь представителем своего отряда; каждый, здесь присутствующий, есть представитель своего народа, не только части его, оставшейся в лагере, но и той части, которая уже покоится в земле, и той, которая будет существовать после нас. Мы являемся представителями не только самих себя, но и тысяч, которые принесли последнюю жертву своему народу — пленных, рассеянных по всему свету, — представителями женщин и детей, тысячами умиравших в концентрационных лагерях неприятеля; мы являемся уполномоченными за кровь и слезы всего народа. Они взывают к нам из темниц, лагерей, могил, полей битв и из мрака будущего, умоляя нас постараться избегнуть всех путей, ведущих к искоренению африканского народа!