Война и причиндалы дона Эммануэля

Приговор тяжелым грузом лег на душу отца Гарсиа: он прекрасно сознавал, что епископ, осудив невиновного, совершил смертный грех. По ночам Гарсиа изводили кошмары, где епископ, объятый пламенем, корчился в страшной агонии.

Как-то утром, горячо помолившись, Гарсиа решил, что спасет душу епископа, лишившись невинности и совершив то самое преступление, за которое был осужден. В борделе девушка перекрестилась, прежде чем лечь с ним, а когда все закончилось, он отпустил ей грехи. Недалеко от истины предположение, что Гарсиа вошел во вкус прелюбодейства; вполне вероятно, он верил, что если будет грешить как можно чаще, то наверняка спасет душу епископа.

Не спрашивая позволения церкви, Гарсиа продолжил деятельность священнослужителя, став нищим. Он ходил из селения в селение, прося милостыню, утешая страждущих и умирающих, проповедуя и благословляя союзы, что заключались вне брака. День ото дня в нем росли гнев, недоумение и уныние при виде крестьянской бедности, невежества и страданий, и когда его, заподозрив в шпионаже, наконец схватили партизаны, Гарсиа понял, что оказался среди истинных своих братьев.

Гарсиа захватили, когда один партизан увидел, как тот посетил три борделя подряд. Рассудив, что этот человек никакой не священник, а только прикидывается и, следовательно, шпион, Франко привел священника в лагерь, подталкивая стволом «Калашникова».

В то время в отряде верховодил уже второй командир; первый организовал кампанию по сбору средств на революцию, вымогал деньги у всей округи и, набрав приличную сумму, слинял с нею в Испанию. Второй командир сделает то же самое год спустя, но пока, увы, находился на месте и избил священника ногами и ружейным прикладом так, что Гарсиа харкал кровью и был не в силах перекреститься. Его на всю ночь привязали к дереву, но утром он доказал, что и впрямь священник, прочитав всю заупокойную службу и простив командиру вину за проявленную накануне жестокость. Партизаны оказались перед выбором; большинство не желало убивать священника, пускай и распутного, но, с другой стороны, отпускать его тоже нельзя – может донести. Второй командир предложил отрезать Гарсиа язык, чтоб ничего не рассказал, отрубить руки, чтоб ничего не написал, выколоть глаза, чтоб никого не мог узнать, а уж тогда отпустить.

– За Родину еще и не то отдать можно, – важно заявил он.

– В этом нет необходимости, – ответил Гарсиа. – С вашего позволения, я останусь и буду сражаться вместе с вами.

– Ну смотри, тебя пристрелят при малейшем намеке на предательство, – сказал совершенно ошеломленный командир.

– При малейшем намеке на предательство я застрелюсь, – ответил Гарсиа.

– Во дает попяра! – ухмылялись партизаны.

Гарсиа был невысок, но гибок и подвижен, с печальным заячьим лицом. Очень скоро он оброс бородой, загорел, как остальные партизаны, у него появились такие же «гусиные лапки» в уголках глаз оттого, что щурился на солнце. Он так и не расстался с потрепанным церковным одеянием, хотя двигаться в нем тяжело и очень жарко. Доброта Гарсиа, его смелость, мудрые советы и неустанная забота о товарищах со временем снискали ему любовь всего отряда, и даже отпетые безбожники-марксисты его зауважали, особенно услышав, как он читает отрывки из Евангелия, звучавшие прямо цитатами из Энгельса.

Гарсиа принял птенца Федерико под свое крыло; научил его обращаться с оружием, показал, как ставить ловушки на зверей, объяснил, какие ягоды – ядовитые, какие растения – лечебные; в стычках всегда находился рядом и смазывал ему порезы, которые Федерико хотелось считать «ранами». Гарсиа выслушал исповедь мальчика и отпустил ему вину за смерть высокого крестьянина, чьего козленка Федерико пытался подстрелить.

Они вместе стояли на вершине утеса, и Федерико углядел внизу генерала Карло Мария Фуэрте.

– Давай у него оружие отберем, – прошептал Федерико.

Гарсиа в задумчивости подергал себя за бороду.

– Мне кажется, тут что-то не так. У него револьвер, а не винтовка, – сказал он. – Ни один нормальный человек не станет охотиться с револьвером. Давай-ка лучше захватим и человека, и оружие, покажем их Ремедиос. Подозрительно еще, что у него бинокль; насколько мне известно, крестьяне биноклями не пользуются.

Федерико старался не подать виду, насколько его впечатлили рассуждения Гарсиа; тоном равного мальчик прибавил:

– Тут вот что еще, Гарсиа: уж больно у него осел раскормленный для крестьянского. Мне это тоже подозрительно.

Священник про себя улыбнулся и, ткнув пальцем в грудь, дал понять, что спустится первым. Ловко и бесшумно, где скользя, а где перепрыгивая, они спустились по горному склону и спрятались за поворотом в кустах, что росли по сторонам круто уходившей вниз тропинки.

Насвистывая сентиментальную мелодию Хуареса, генерал Карло Мария Фуэрте выехал из-за поворота и нос к носу столкнулся с двумя солидно вооруженными людьми, один из которых был почти мальчик. Генерал так удивился, что только и смог как-то придушенно осведомиться:

– Бандиты?

Приподняв довольно длинный ствол устаревшей винтовки, мальчик гордо ответил:

– Нет. сеньор. Партизаны.