Война и причиндалы дона Эммануэля

Когда пулеметы смолкли и партизаны прекратили огонь, две сотни выживших, побросав оружие, кинулись назад к лагерю, но были опрокинуты, смяты и растоптаны мчавшимися навстречу мулами и ослами. На тех, кто пытался подняться, налетели жители поселка во главе с Хекторо; и мужчины, и женщины в упор разряжали в солдат револьверы, ударами мачете крушили головы и руки. Спешившись, Хекторо невозмутимо шел среди побоища и перерезал глотки всем, кто подавал признаки жизни. Плюнув в каждого, он цедил сквозь зубы:

– Сукин ты сын!

Вместе с Фигерасом от бригады осталось пятьдесят человек; они добрались до лагеря и, бросив снаряжение, в грузовиках устремились к Вальедупару. Фигерас с облегчением отметил, что из офицеров уцелел он один, и нет майора Кандински. Фигерас уже мысленно оттачивал для рапорта повествование о своих подвигах в неравном бою.

А победители на поле брани ликовали и ужасались. Потрясенные, бледные и дрожащие, они обнялись, а затем безмолвно разбрелись среди поверженных.

– Вы только гляньте, они же все мальчишки, – проговорил Мисаэль. – Никто, наверное, и с женщиной ни разу не был.

– Да, – сказал Педро. – Испуганные мальчишки, у которых были безумные командиры.

– Бог ты мой! – ахнул Хосе. – Вы на штаны их поглядите. Они же обмочились!

Тела напоминали выброшенные огородные пугала – изломанные, окровавленные и нереальные. В лицах навсегда застыли мука, страх и недоумение. Победители, вышедшие из боя без единой царапины, от ужаса и стыда потеряли дар речи, их снедали жалость и угрызения совести – не до праздников, не до триумфа. Сидя среди мертвых и рассеянно поглаживая кошек, бойцы шептали молитвы.

– Нам их всех не похоронить, – сказала Ремедиос.

– Но и сжигать нельзя, – ответил Хосе. – Это кощунство.

– Может, попросим у дона Эммануэля трактор с ковшом? – предложил Педро.

– Я отслужу панихиду, – сказал Гарсиа. – Надо хоронить, как подобает.

– Иди за трактором, Педро, – сказал Хосе. – Соберем тела, пока стервятники не слетелись.

Мятежные победители работали парами: снимали с убитых кольца, личные медальоны, доставали из карманов документы, письма и, подхватывая трупы подмышки и за ноги, сносили их на край поля.

– Мне кажется, лучше всего их похоронить в канале, который я тогда велела выкопать, – сказала донна Констанца. – Засыпем вынутой землей, и можно их уложить рядами, а не в кучу сваливать. Все-таки пристойнее.

Ремедиос работала вместе с Томасом. Собираясь оттащить уже двадцатое тело, она перевернула убитого на спину, но, увидев лицо, в ужасе ахнула. Поспешно нагнулась, поискала в кармане гимнастерки личный медальон. Долго читала, затем перевернула медальон, будто ища продолжения на оборотной стороне. Опустившись на землю рядом с телом, она ткнулась головой в колени и зарыдала. Томас коснулся ее плеча:

– Что случилось, Медио? Ты его знаешь?

Ремедиос подняла голову – взгляд горестный, по щекам катятся слезы.

– Это Альфредо. Мой младший брат. Мы не виделись с тех пор, как ему исполнилось двенадцать. Может, это моя пуля его убила… Я не знала, что его забрали в армию.

Томас опустился рядом, обнял Ремедиос за плечи и заплакал вместе с ней.

– Медио, – проговорил он, – сегодня мы все убивали своих братьев.

Ремедиос справилась с собой и поднялась:

– Я почти его не знала.

Она не разрешила похоронить Альфредо отдельно. Всю ночь и большую часть утра тела грузили в прицеп и отвозили к каналу донны Констанцы. Когда нож трактора завалил их землей, отец Гарсиа отслужил панихиду и, назвав всех поименно, попросил вечного покоя для новопреставленных душ. Только Хекторо отказался присутствовать на панихиде. Аурелио долго колебался, но потом благословил души покойных на языках аймара и кечуа. Кошки внимательно следили за происходящим с того берега канала.

Ремедиос набила котомки солдатскими медальонами, повесила их генералу Фуэрте на шею и сказала:

– Идите к своим в Вальедупар.

Не проронив ни слова, генерал с бренчащими котомками пошел из селения. Партизаны проводили Фуэрте до самой Чиригуаны, где, выпив за его здоровье и пожелав удачи, распрощались и тормознули ему попутный грузовик. Он так ни слова и не сказал. Нагнулся, подхватил с земли кошку и увез с собой.

Эпидемия смешливости прошла.

31. Дальнейшие усилия Олафа Ольсена, полковника Асадо и его превосходительства Президента

Олаф Ольсен был в точности таким, каким полагается быть преуспевающему норвежскому бизнесмену. Сорокапятилетний блондин, на вид гораздо моложе своих лет, очень здравомыслящий, страстный поклонник лыжного спорта и физической подготовки – как все норвежцы. Он развелся с женой, когда в Скандинавии разводы стали поветрием. Он был родом из Осло, по-прежнему владел там домом на полпути между музеем Мунка и парком Вигеланна.[51] В юности поступив на службу в скандинавскую компанию, он стремительно сделал карьеру исключительно благодаря собственным заслугам.