Война миров

Врачи, озабоченные, деловитые… Тело сеньоры Вальдес быстро и грубо упаковали в черный пакет. С головой. К Энрике подтащили носилки, положили их на землю, доктор склонился над раной, коротко и хлестко приказал что-то ассистенту, тот побежал к вертолету — бегом понесся! — значит, надеются спасти… Врач что-то уверенно говорил Энрике, для убедительности ритмично похлопывая его по плечу ладонью. У Энрике шевелились губы, и я видела, что он не слышит врача — он дочитывает Символ Веры, ему важно было успеть.

Он уже распланировал свою загробную вечность. Он знал, чем займется сразу после того, как солнце навсегда погаснет для него и душа освободится от телесного гнета.

Я поднялась с колен и подошла к Марии. Она смотрела затравленно — то на меня, то, через мое плечо, на лимузин, из которого вторая бригада врачей вынимала ее детей.

— Мария, у них шок, им сейчас будет лучше оказаться под присмотром медиков.

К ней самой врачи не спешили. И у меня закрались нехорошие подозрения. Ну, Дима Павлов…

— И еще, это важно, — быстро заговорила я, стараясь удержать ее внимание. — Мария, мужайся.

Она вздрогнула, очевидно не понимая, о чем я говорю.

— У Энрике есть шанс, но очень слабый. Но когда мы говорили с ним, он покаялся в вероотступничестве. Он снова католик.

Она посмотрела на меня так, словно я решила разыграть перед ней цирковой номер.

— Вы с ним говорили о вере? Сейчас?!

— Мария, несколько раз я видела, как умирают люди. Поверь мне, у них бывают самые причудливые последние желания. Пока они с нами, пока они сами верят, что вернутся, — они цепляются за то, что важно в нашем мире. Но если… Словом… Я не знаю, почему он выбрал именно меня для покаяния. Может, ему было важно сказать именно мне, потому что я когда-то вытащила его из реки. Не знаю. Но никто из нас не вправе отказать умирающему в последнем желании. Молись за него как за католика.

— Я всегда молилась за него как за католика, — отрезала Мария неожиданно насмешливо. — Делла, зачем ты лжешь мне?

— Затем, — ответила я неестественно весело, — что вместо признаний, которых ты боялась, я услышала от него Символ Веры.

Она не отвела взгляд.

— Если так, то мне действительно понадобится все мое мужество.

— В конце концов, у тебя остались дети. Твои и его дети.

— Да, — согласилась Мария. — Хотя это слабое утешение. В брак вступают, чтобы любить мужа, а дети — лишь следствие этой любви. Но лучше слабое утешение, чем никакого. По крайней мере, на первое время.

— Может быть, он выживет.

К нам подошел капитан Флинн и, плохо скрывая издевательскую усмешку, упаковал нас в наручники.

* * *

Мы тряслись в фургоне, прикованные к поручням и с завязанными глазами. С нами ехали Павлов, Флинн и двое солдат. От жесткой скамейки у меня быстро начало болеть все пониже ребер — разнежилась, ага, потеряла форму. С другой стороны, я помнила, что на этих скамейках еще ни один солдат не заработал геморрой или проблемы с простатой. Значит, и воспаление придатков — а скамейка казалась холодной — мне не грозит. Это хорошо, потому что у меня еще минимум сутки жизни. А за сутки можно многое успеть.

— А ты боялся ее киборга, — посмеивался Павлов, болтая с Флинном. Болтал он правильным тоном, чуть снисходительным, расслабленным, так хозяин жизни чешет языком с привилегированным лакеем. — Я ж сказал, что решу задачку? Перехватить управление сибирским киборгом невозможно. Я бы даже и не взялся. Но кто об этом знает? Она — не знает. Достаточно было сказать, что я собираюсь это сделать, — и она сама вынула чип у собаньки, а без чипа это просто собанька. Нет смысла брать ее на разного рода сложные вылазки. Она и не взяла. Как видишь, Флинн, задача решалась не инженерными средствами, а строго знанием психологии. Но это неважно. Важно, что она решалась.

— Да мне наплевать. Собака есть собака. Пристрелить ее, и все…