Война Моря и Суши

— Вы будете испытывать новое оружие на русском Дальнем Востоке и в Китае — на территориях, не принимающих участие в войне?!

— Чувствую профессионального аналитика! — улыбался генерал с интонацией странной и противоречивой:

— Сибирь и Китай — идеальный плацдарм. С одной стороны, безбрежные заснеженные пространства послужат буферной зоной, с другой — государство, исторически страдающее от перенаселения. То, что эти страны не принимают участие в войне, тоже важно: у Совета Надмирья не останется никаких сомнений, что мы хотим не просто победы в южном полушарии и безопасности для своих рифов, — мы заявляем свои права на всю планету.

Валевский впервые переживал такое лобовое столкновение с иным сознанием. Противопоставить нечего: вся военная мощь Подводных Колоний сосредоточена в руках этого человека.

Арт сказал себе, что пойдёт до конца, но не даст генералу осуществить…

Что?

Что осуществить?

То, о чём говорит вояка, нельзя назвать иначе, чем шизофреническим бредом и манией величия сломившегося солдата.

Валевский отвёз отчёт в Главное Управление, отдал доклад руководству и, уже ничему не удивляясь, узнал, что попасть домой не судьба: сотрудники ГУ в ближайшие семь дней лишены возможности уходить из офисов. В такой режим перевели все правительственные учреждения, имевшие хоть какое-то отношение к государственным секретам.

Генерал Ли Оберманн действовал напролом.

Времена торжества не разума, но грубой силы, наступили. И не в Надмирье, а в Подводных Колониях.

* * *

К исходу первых суток нашего заточения в Главном Управлении Валевский подошёл ко мне, и квадратная его рожа была решительной и неподвижной, словно вырезанная из камня. Догадываюсь: ночью он, как и я, проигрывал все возможные варианты дальнейших событий, так что, когда Валевский открыл рот, я был готов услышать именно то, что услышал.

Знаю: мои щёки заросли тёмной щетиной и сейчас щетина нелепо контрастирует с новой расцветкой волос. Валевский, вежливый тип, потягивает носом, молчит, соображает; а ведь от меня на весь отдел должно разить освежающей и тонизирующей жвачкой. Хе, ты думаешь: я не на шутку увлёкся релаксирующими составами?

«Каким уму непостижимым образом он умудряется доставать всё, что пожелает, и когда вздумается?» — думал Арт.

Мне перестаёт нравиться испытывать его терпение: Арти тревожится. Он рассматривает меня со сложным чувством, в котором всё: и тревога, и недоумение, вопросы без ответа, и превосходство старшего… Когда это ты заделался старшим, а, молокосос, — вчерашний выскочка из Университета? Да, вспоминаю: ты признался, что после возвращения от внешних чувствуешь свою инаковость. Так чувствует себя взрослый, остановившийся понаблюдать за детьми, играющими в наивные забавы его детства, — верно я угадал? Что ты скажешь, когда узнаешь, что догонялки на самом деле — всего лишь прикрытие для тех, кто играет в прятки?

Валевский рассматривал Марка, пытаясь одновременно разобраться в своих чувствах:

«Я не простил тебе Зелму, инсуб. Твоя беззаботность напускная. Переросток, по странной прихоти судьбы способный прикидываться взрослым и нести нешуточную ответственность за транспортные перемещения управленцев. „Секс дружбе не помеха“, — так ты говорил? Ладно, проехали. Я закрыл на всё глаза, инсуб. В конце концов, и в этом ты верен себе. И ты по-прежнему единственный, в чьём участии я нуждаюсь больше всего. Нет, даже не так. Твоё участие мне жизненно необходимо. Нет, не мне, — ты нужен всему миру».

— Я должен остановить этот кошмар! — с чувством произнёс Валевский, не в состоянии и дальше нести в одиночку тяжкий груз сомнений.

Война с Надмирьем подняла столько человеческой мути в Колониях и на поврехности, и поднимет ещё больше, если они будут оставаться молчаливыми статистами. Пришла пора действовать. Правильно ли то, что он задумал, или нет, — он согласен держать ответ за всё. Если у него есть шанс повлиять на события, он обязан сделать это.

Я смотрю на тебя и отчётливо вспоминаю наше знакомство четыре года назад, и покупку крошечного Полосата, и твоё восхищение красотами Союза, и вызывающе красногубую Лили, нарисовавшуюся в кафе Тридесятого царства, чтобы увести меня на задание, и про которую ты подумал совсем другое… Арт, дружище!

— Мне так не хватало тебя!

«Мда… демоны моря тоже плачут. Ещё как плачут».

Валевский увидел, что Эйджи словно включился; по крайней мере, на мятой физиономии ожили и засияли глаза, и он подмигнул почти беззаботно. Большего в его нынешнем состоянии нельзя было и ожидать.

У аналитика потеплело на душе, он сказал:

— Мне кое-что нужно сделать, но понадобится твоя помощь, Марк.

Я молчу. В конце концов, имею полное право не знать, что у тебя в голове. Я молчу. А ты слегка нервничаешь. Не дрейфь, Арт!

Но молчание не может длиться вечно, и я спрашиваю: