Война орхидей

Да, всем участникам операции есть чего бояться. Как Повар нарушил служебный долг, так и этот любитель орхидей перетрухнул, когда кто-то попытался влезть в его электронную почту — в тот момент, когда там находилось сообщение о точном времени прибытия Садовникова в Сан-Франциско. Если возникнет хоть малейший слух, что он «помог русским в обмен на цветовода», его голова так резко полетит с плеч, что уже никакой хирург на место не пришьет. И, главное, рухнет так тщательно выстроенная, такая ценная программа сотрудничества.

Вот почему придется безжалостно устранять тех, кто коснется хоть краешка этой тайны.

Но Андрея Хованцева он не отдаст. Андрей ещё пригодится. Если американцы начнут слишком наседать, кто, мол, этот электронный взломщик, он свалит все на «Литовца». «Литовец» и знает слишком много, и странно начал себя вести. Этот его многолетний роман с полячкой из сомнительных (с точки зрения контрразведки) кругов… И даже не сам роман — главная беда, а то, что он действительно любит эту женщину. То есть, может наломать дров. «Тоже мне, очередной Андрий сыскался! — усмехнулся Повар. — Что ж, «я тебя породил, я тебя и убью», тот случай…» И почему Гитис медлил с информацией о заложнике, пока не вмешался полковник Сметников? Впрочем, Повар заранее полагал, что Гитис будет медлить. Поэтому и поручил данное дело именно Гитису — Повару не очень-то хотелось слишком топить Терентьева, который тоже мог ещё пригодиться. В отличие от Беркутова, который был уже ни на что не годен…

Нет, с какой точки зрения ни посмотри, Повару редко удавалась такая изящная, так гладко провернутая операция… За все несколько месяцев — ни одной промашки. Ему есть, чем гордиться!

— Григорий Ильич, прибыл человек для инструктажа, — через переговорник сообщил дежурный.

— Давай его сюда, — сказал Повар.

…Садовников шел по оранжерее — по замечательной оранжерее, подобной которой он в жизни не видел. И все это было его! Как его были и дом в уютном предместье, и машина с шофером (сам он машину водить не умел, всю жизнь перемещался на городском транспорте, а для перевозки редких экземпляров заказывал такси или обращался к кому-нибудь из друзей с машиной), и заранее открытый солидный счет в банке, и «грин кард», которую, если он пожелает, через пять лет обменяют на американский паспорт, и никто не намекал, что ему лучше скрывать свои заработки, чтобы других людей не подвести — тех, кого ему поневоле пришлось бы указывать в налоговой декларации… Здесь он будет честно платить налоги и не бояться, что его схватят за нарушение закона. В России он этого очень боялся, хотя и понимал умом, что шанс, что именно его возьмут и прижмут — один на миллион. Видно, сказывался вечный испуг, укоренившийся ещё в советские времена, когда любой человек, занимающийся необычным делом — тем более, таким, из-за которого ведет переписку с зарубежными странами и иностранцев периодически в гостях принимает — вызывал подозрение…

Но главное — это цветы. В упоении осматривая оранжерею, Садовников иногда чуть иронически усмехался и покачивал головой. Да, все у американцев идеальное, и условие, и оборудование, но есть у этого совершенства и обратная сторона: они настолько привыкли доверять технике и хорошему климату, что иногда перестают чувствовать цветы, тем шестым чувством, которое необходимо цветоводу. Вот этой орхидее он бы чуть изменил условия содержания — совсем чуть-чуть, на такую малость, что посторонний глаз и не заметит — и вот этой, и этой… У одной из орхидей он попробовал почву, покатал её в пальцах, разминая. Все по науке — но он бы, против науки, добавил ещё чуть-чуть сахара, да, обычного сахара, совсем немного, на кончике чайной ложки. Он просто знал, что это надо сделать, он слышал цветок.

Он повернулся к двум людям, наблюдавшим за ним — владельцу оранжереи и переводчику.

— Переведите ему, — сказал он переводчику, — что я сделаю его оранжерею лучшей в мире!