Войти в Реку

— Готово, мать?

— Дак почти что уж…

— Ап! — голосом фокусника произнес дядя Йожеф, и кляп словно бы сам собой выскочил изо рта.

— Ну, Марья, давай! Токо нет у меня веры, что по-твоему выйдет. Ты уж попробуй, коли силы не жаль, а я пока приготовлю все как следует, а, мать?

И, отойдя, захлопотал у стола, заняв теткино место.

— Фома, Фомушка, кровиночка моя, — жарко зашептала тетя Мари, склонившись над ухом, — ты уж того, старика во грех не вводи, чего ж серчать, коль сам виноват? и мы-то ни при чем, и зла на тебя, Боже упаси, никак не держим… и опять же, не чужие ведь люди, родная твоя родня, сам знаешь, Клаус-то, батька твой, Микола то есть, Осипу моему брат родной, мне, стало быть, свояк, так что уж не обидь, скажи по чести, по совести, где камушки-брильянтики сховали?..

— Мммм! — в безотчетном порыве Томас резко откинул голову, метя затылком в железную спинку кровати… мелькнуло: а вдруг — теперь получится?.. но голова ткнулась не в железо, а в мягкую обволакивающую плоть пуховой подушки.

— И Матюшке ведь тож по справедливости доля положена, — жужжало над ухом, — ведь братан же тебе, никак обделять нельзя, не по-божески так-то!.. уж покайся, сыми тяжесть с души, так мы тебя и не обидим, не зверье ж, чай, не мертвяки какие, даже и отсыпем скоко-то, ну, ясно, немного, так ты ж меньшой в роду, тебе и доля поменьше…

Томас бессвязно замычал.

— Уйди! Уйди!!!

И — скрипучий, отстраненный голос дяди:

— Отыдь, Марья. Не твоя это забота, говорил же. Ну, пусти-кось…

Нечто гладкое, неощутимое коснулось живота. Скосив глаза, Томас увидел: строго-сосредоточенный дядя, задрав рубаху почти до шеи племянника, водит по его, Томаса, голому животу утюгом. Боли не было вовсе, разве что странное, не очень приятное чувство, вроде щекотки. Но вслед за утюгом вытягивались белесые полосы, немедленно вспухавшие волдырями, волдыри наливались, лопались… а через миг исчезали, словно и не было их…

— Ну, племяш, кайся, однако…

И — озадаченно, с испугом:

— Глянь, мать, а ведь не жжется ему?! Что ж, выходит, впрямь нежить?

А — в ответ:

— Ох-ти, старый, да что ж мы творим, коли так… мертвяка примучивать кто ж дозволит?.. сей миг из Ведомства нагрянут…

И — торопливый дядин говорок:

— Ну так, мать! быстро! быстро! Все штоб убрала мигом, таз, бирюльки мои, крови, спасибо, с нелюди неживой нет, дырка щас затянется, сама знаешь, давай, мать, давай…

Торопливо семенящие шажки тети. И другие шаги, возникшие внезапно, словно бы ниоткуда, тоже торопливые, но — тяжелые, бухающие, несокрушимо уверенные, близкие-близкие…

— Стоять всем!

На пороге возникли подтянутые молодцы в щеголевато ушитых розово-голубых комбинезонах, без всякого оружия и с такими благостными лицами, что Томасу стало страшно — гораздо страшнее, чем в тот миг, когда

— где-то там, далеко! — его поднимали дубинками из постели железнорукие черно-красные тени.

Двое из явившихся застыли у двери, трое прошли в комнату.

— Ну!

Старик засуетился.

— Да что вы, родимые! Да ни в жисть! У меня — как в аптеке, порядок знаю, охулки на руку не положу, ни в какую ему, супостату клятому, не развязаться…

Ч-чух-нг!

Резкий звук пощечины прозвенел жестью, но не помешал дяде, слегка взвизгнув, завершить фразу:

— …а ремни, извольте заметить, самонаилучшие, прочные, надежные; чай, не оборвутся, чтоб знал, поганец…

И снова — будто жесть о жесть.

— Ай! прошибочка, прошибочка вышла, милостивцы!..

Ч-чух-нг-г!

— Стоять! Не отворачиваться!

И опять…

— Ваше счастье, что попрятать успели…

— Да мы ж!.. — жалобный старушечий всхлип.

Блямс!

— Развязать немедленно!

В четыре руки, причитая, старики исполнили приказ. Старший (судя по тону и почтительному молчанию окружающих) из розово-голубых небрежно козырнул Томасу.

— Как лицо, облеченное полномочиями, прошу принять первичные сожаления в связи с нанесенным вам моральным, физическим и материальным ущербом! Виновные, безусловно, понесут справедливое наказание…

Отчаянный крик тети:

— Да мы ж! мы ж ничего! племянничек, да скажи хоть ты им…

И рык одного из тех, что у дверей:

— Маал-чать! Успеешь еще покаяться!

Старшой же, не слушая, распахнул пухлую записную книжку, набросал несколько строк, вырвал листок и вручил старухе. Поглядел на лежащего в глубоком обмороке дядю Йожефа, пожал плечами, выписал еще одну квитанцию и передал ее также тете Мари.

Та, подвывая, приняла. Под неотступным взором розово-голубого старательно изобразила что-то в ведомости и, дрожа всем телом, то ли проплакала, то ли проскулила:

— Благодарствуйте…