Вокруг горы

Однако чуть позже опять досада: всё это, такое необыкновенное, твоя поражённость и нежность через некоторое время, когда ты вспоминаешь, уже ослабели. Нужно опять бегать за этой девочкой и поворачивать её к свету, но всё равно уже не то. Лучше не вспоминать — как вроде и не было, — а это ужасно, как выбросить любимую игрушку. Лишь выбросишь, уже невозвратна она, и мама не может понять, зачем ты выбрасываешь. «Почему ты такой злой, мой мальчик? Зачем ты ударил Лилю? Зачем ты топчешь кита?»

Так и тут, так и тут будет, предчувствуешь ты с тоской, даже если черта вдруг остановится и даст тебе ступить на неё. Но как ни бежал, как ни подкрадывался ты — черта убегала. А на том месте, где только что была она, не было ничего нового. Снова была мешанина зелени и стволов, сквозь которую вдруг ударял острый свет, словно окликающий тебя. Как в догонялках, когда не можешь поймать, а убегающий исчезает и вдруг окликает тебя сбоку. Пока не обессилешь, пока не надоест. Но снова маячила черта, просвет. Пробегал, а были только новые деревья, новые куски дороги. Какой-то фокус, обман. С надсадой и раздражением ты познавал сокрытость поворота. Ты был как эйнштейновский жук, который в неуклонности, последовательности, прямизне знать не знает, как крив прямой его путь, но отчего-то ему не по себе.

Предшествуемый запахом влаги и старого камня, обрывая чреду одинаковых деревьев дырою в скале, выложенной обтёсанным камнем, пред нами предстал источник. Из старого камня в оспинах выветренности, в окалинах переможения истекал, журчал, веял холодом неровный, прерывистый, смешанный с воздухом водопадик минеральной воды. Вода была приятно-холодная, но неприятно пахнущая, пузырчатая. Ты вообще не любил минеральной воды. Когда же тебе сообщили, что теперь повернут назад, в город, потому что отсюда ближе, чем вернуться с другой стороны, и потому что дома ждут неотложные дела, ты был оскорблён. Они тебя обманули. Ведь ты думал: это только привал у источника. Если бы вы пошли дальше… Теперь ты был убеждён, что тебе просто не дали дойти. Злые слёзы жгли тебе глаза. Теперь ты плёлся сзади, всё ещё оглядываясь на черту дороги. Потом уже смотрел только вниз, на ноги. Ты не хотел ни с кем разговаривать, ты не хотел больше ничего видеть.

Но незаметно, исподволь — или свет теперь падал уже по-другому — медленно и необоримо начинали проступать вокруг деревья: как раз настолько выше тебя, чтобы ты шёл, как в соборе; с мановением в воздухе, в небе, ветвей, вершин; с рождением неба из этих ветвей, вершин — и ты мог пить небо и воздух через эти деревья. Как огромные птицы, чуть приспускали деревья вниз крылья-ветви, чтоб устремиться стволами ввысь, — не только ты, сама дорога была короче этих стволов. И выплывал, вплывал в просвет меж деревьев незамеченный раньше, когда ты бежал к черте, бок Горы — так что это был уже не просвет, а протень — тёмный бок Горы, почти заслонивший небо и солнце, вдруг остужал, шевелил, протягивал воздух. И сумрак был сладостен, и прекрасно серы, пятнисты, с курчавостью моха высокие стволы.

Идя вперёд, ты покушался на черту и запределье. Возвращаясь — обрёл пропущенные, обойдённые душою Деревья. Продвиженье вперёд искушало и обманывало тебя, но копило такое ни с чем не сравнимое: эту дорогу под высокими сводами крон прекрасных Деревьев. Первое наоборотное. Первое данное тебе не там, куда ты устремлялся, не тем, что ты искал, — в другом месте, другим.

Потом-то ты узнавал ещё и ещё обратное, оборотное. Подъём и спуск с Горы — тоже ведь было когда-то впервые и тоже ведь поразило, обескуражило. Ты поднимался к небу, но ширилось не оно, а земля. Ты поднялся на вершину, но вновь обрёл не его, а землю — и небо, очень густое небо было уже не над тобой, а у самой земли. Но спускаясь с Горы вниз, в эту ширь, ты входил в теснину, и не было больше просторности Земли.

И настоящий свет ты обретал из-за спины — на обыкновенной стене дома, которая, как скрижаль, сияла, пламенела божественным словом. Солнце находило тебя из-за твоей спины, оно было не в маленьком сгустке плавленья, а во Взгляде из-за твоего плеча.

Ты узнавал, ты познавал поворот и возвращенье, спуск и подъём. И тут же знанье твоё отступало, как бы исчезало совсем — ты заранее уже знал обманность черты и место, где появляется сцементированная из камней стена источника и где на обратном пути сумрачно проступает меж деревьев склон Горы, которую ты огибал, не видя ни её, ни закругленья прямизны. Ещё позже ты будешь держать, как карту, представление о Горе, огибаемой дорогой, и каждый новый вид будет не своевольной плотностью, а картиной в рамке, ландшафтами, развешанными природой по сторонам дорог.

Пока не вспомнишь однажды вживе, как увидел ты это впервые.