Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 2

Вчера на кровлю шахского дворцаСел ворон. Череп шаха-гордецаДержал в когтях и спрашивал: «Где трубы?Трубите шаху – славу без конца!»

…………………………………….Гончар лепил, я около стоял,Кувшин из глины: ручка и овал…А я узнал султана череп голый!И руку – руку нищего узнал.

……………………………………..Жизнь отцветает, горестно легка.Осыплется от первого толчка.Пей! Хмурый плащ Луной разорван в небе.

Пей! После нас – Луне сиять века.

Русское кладбище под Парижем – истинный некрополь ушедшего XX века. Когда вспоминаешь жизни тех, кто здесь погребен, редкая знаменитость истекшего века остается неупомянутой. Вот трогательная могилка прекрасной женщины Варвары Шайкевич (урожденной Зубковой). Красавица Варвара Зубкова вышла замуж за элегантного завсегдатая петербургских богемных сборищ Анатоля Шайкевича и родила ему сына Андрея. Потом она вышла за литератора Сереброва-Тихонова и родила дочку Ниночку. Ранние воспоминания Нины Тикановой (Тихоновой) переносят нас в многонаселенную квартиру доброго дяди-писателя Максима Горького на Кронверкский проспект – в первые послеоктябрьские годы. Тихонов пользуется в это время полным доверием Горького и секретарствует в издательстве «Всемирная литература». Еще большим доверием Горького пользуется Варвара Васильевна, которую, судя по всяческим мемуарам, связывают с любвеобильным писателем весьма интимные отношения. Дневник К. Чуковского называет ее в самом близком окружении Горького (наряду с его женой М.Ф. Андреевой, М.И. Бенкендорф (Мурой Будберг), Валентиной Ходасевич). Позднее М. Горький вывозит Варвару Шайкевич и маленькую Нину через Финляндию в Германию, но уже на вокзале в Берлине Горький отделяется от Варвары Васильевны, и довольно скоро она получает полную отставку. Ее дочь Нина пишет:

«Я и не подозревала, что в России эта связь длилась уже на протяжении многих лет, что это из-за Горького мама окончательно порвала с Тихоновым, который ее любил по-прежнему. С безграничным доверием она вручила свою и мою судьбу в столь ненадежные руки Горького, приняв решение последовать за ним за границу.

Что пришлось ей пережить, когда все рухнуло? Остаться одной в чужой стране, где ей некому было протянуть руку помощи? Даже своему сыну она никогда не говорила всего.

Для нее все было кончено, а ей ведь еще не было 38. Как она еще была хороша и молода, с этой ее прозрачной белизной! Какой была она честной, доверчивой и беззащитной перед злом! Хрупкая, нежная, терзаемая материальными трудностями, Варвара Васильевна сохраняла волю и гордое достоинство. В самые трудные парижские годы, перед войной, когда в туфельках с дырявой подошвой она работала на фабрике и когда казалось, что сын ее уже не поправится, она не жаловалась и не показывала, как ей трудно…»

Надо сказать, что бедная Варвара Васильевна попала в число самых обездоленных женщин эмиграции (их насчитывают чуть более 3 % от числа русских эмигранток), вынужденных влиться в толпу фабричных работниц.

Сын выжил, а что до Варвары Шайкевич, то огорчения, по словам дочери, «раньше времени свели ее в могилу, но при этом не смогли ее сломить.

В семье у нас принято было говорить о Горьком, как будто ничего не случилось. Ни слова горечи или насмешки. Ты умела любить, мамочка…

Она сожгла перед смертью все письма».