Вокруг себя был никто

Можно сказать, что композитор, сочиняющий мелодию, невольно занят поиском единого источника, Космоса, в дисгармонии нашего мира. Также и художник, составляя из разрозненных мазков картину, ищет единство в безумии красок, поэт, соединяя ритм с мыслью, писатель, собирая воедино множество судеб и фактов в живое полотно романа.

Но искры правды недолговечны и быстро покрываются слоем страстей, фобий, тщеславия. В результате получается сложный конгломерат из поиска истины и происков личности. Оценить его влияние на душу очень сложно и под силу только Мастерам. Несколько поколений наших учителей рассматривали искусство под разными углами зрения, пытаясь точно определить его значение и смысл, и в итоге пришли к однозначному выводу – искусство, в конечном счете, больше вредит, чем помогает. Поэтому уже больше ста лет психометрия полностью отринула искусство, выдавив его из школ, запретив украшать Дома собраний и читать внешние книги, то есть художественную литературу.

– Это фанатизм, средневековье, – Таня бросала слова, будто гранаты в амбразуру. – Запретить живопись, сжечь книги, уничтожить ноты! Начинают с музыки, а заканчивают музыкантами! Я не верю в такую психометрию! Нам всегда говорили о духовном пути, о добре, сострадании, терпимости. А у вас какая-то инквизиция получается, орден иезуитов!

– Таня, ваш способ вести спор некорректен: сначала вы приписываете мне чужие мысли, а затем гневно за них осуждаете. Я говорил не о запрете живописи, а о запрещении украшать Дома собраний психометристов, а сие вовсе не одно и то же. Чтение художественной литературы мешает очищению души, и, если вы решаете идти путем психометрии, то должны принять на себя правила дорожного движения, иначе можете оказаться совсем не там, куда намеревались придти. Да и запрет, вызывавший ваше возмущение, действует не так, как вам представляется: психометрист себя не ломает, а перестраивает. Никто не требует от ученика отказаться от всех привычек, просто на одном из этапов продвижения он почувствует, что литература ему больше не интересна, и книги по психометрии для него куда занимательнее Пушкина.

– А вы уже дошли до такой ступени, – спросила Таня, – или уже перевалили на следующую?

Этот вопрос мне задают после каждой лекции, и ответ на него давно готов.

– Нет, – сказал я, стараясь улыбаться как можно сердечнее, – пока еще не дошел. Но надеюсь когда-нибудь добраться.

Лицо Тани смягчилось, а по аудитории пробежал легкий шумок облегчения. Дети, дети, насколько же просто манипулировать вашими эмоциями.

– Значит, с вами еще можно о Пушкине говорить?

– Конечно можно, вспомните свою собственную речь на моей вчерашней лекции, о чем мы говорили, если не о Пушкине?

Таня потупила глаза. Судя по всему, она стесняется своих вспышек. Есть такая манера у бывшей советской интеллигенции – псевдо-сдержанность. Говорить ровным голосом, эмоции скрывать, делая вид, будто в любой ситуации остаешься спокойным. По настоящему так получается у единиц, большинство же просто притворяется, загоняет бомбу под кожу и взрывает ее в ночные часы одиночества. Скольких людей она сгубила, довела до инфаркта, нервного срыва.

– Не стесняйтесь, мне очень импонирует ваш гнев. Глядя на вас, я вспомнил одну историю, про главного мастера Х.

Однажды Х. приехал в небольшой городок психометристов. Когда Мастер еще мог переносить длительные переезды, он несколько месяцев в году проводил в дороге, наведываясь в самые отдаленные общины. Телевидение в те времена еще не родилось, от киносъемок Х. отказывался наотрез, и для многих психометристов это был единственный шанс увидеть Мастера, а если повезет – и поговорить с ним.

В том городке проживал один въедливый «старый псих». Узнав о приезде Х., он отправился к тому дому, в котором должен был остановиться Мастер и хорошенько высмотрел все подходы. Дом был одноэтажный, срубленный из толстых бревен. Вечером, когда вся община собралась в общинном зале для встречи с Мастером, «старый псих» забрался на чердак, разобрал сложенный на нем старый хлам и добрался до щели в потолке, сквозь которую он мог хорошо видеть комнату Мастера.

– Разговорами я сыт по горло, – объяснял он впоследствии причины своего поступка, – в разговорах я провел большую часть жизни. Я хотел видеть, как Мастер пьет, что делает перед сном, как моет руки, на каком боку засыпает.

Х. вернулся из Дома собраний, попрощался с хозяевами и удалился в свою комнату. Старый псих уверял, будто Мастер не почувствовал его присутствия,

– Я держал защиту с такой силой, – говорил он, – словно от нее зависела моя жизнь.

– Он просто тебя пожалел, – утверждали собеседники. – Главного Мастера провести невозможно, или он не главный Мастер. Но ведь мы хорошо знаем, кто такой Х., значит, из милосердия он сделал вид, будто не замечает твоего присутствия.

Как оно было на самом деле, никто не знает, но дальнейшее развитие событий показывает, что Х., видимо, о чем-то все же догадывался.