Вокзал потерянных снов

И, словно тихое рыдание, дружный выдох облегчения и расслабления звучит по всему городу. С черного запада приходит волна успокоения, прокатывается от Галлмарча и Дымной излучины до Большой петли, до Шека и Барсучьей топи, до Ладмида и холма Мог, до Травяной отмены.

За этой волной на город набегает очищающий сонный прилив. Граждане Нью-Кробюзона крепко спят: на пропахших мочой соломенных тюфяках в Ручейной стороне и в трущобах, на пышных перинах в Хнуме. Спят поодиночке и прижимаясь друг к дружке. Но городская жизнь, разумеется, не делает паузы, поэтому не простаивают ночные смены в доках, не смолкают машины на мельницах и в литейных цехах. Пронзают мглу окрики сторожей и патрульных. Вышли, как обычно, на промысел шлюхи. Совершаются преступления – насилие не провалилось, как ядовитая одурь.

Но зато фантомы больше не мучат спящих и бодрствующих. У города остались только его собственные страхи.

Я уже и позабыл, какое это удовольствие – обыкновенная ночь. Когда меня будит солнце, оказывается, что разум ясен, голова не болит.

Мы свободны.

Все сегодняшние статьи – о конце «летнего кошмара», или «сонной болезни», или «ночного проклятия». Разные газеты называют по-разному.

Мы читаем и смеемся. Мы – это Дерхан, Айзек и я. Восторг – везде, он осязаем. Город вернулся к прежней жизни. Преобразился.

Мы ждем, когда очнется Лин, когда она придет в чувство.

Но она все еще без сознания.

Весь первый день она проспала, крепко держась за Айзека; разбудить ее было невозможно. Теперь она свободна… и может спать без страха.

Но сегодня она просыпается и медленно садится. Головоножки слегка подрагивают, шевелятся жвалы. Лин проголодалась, и мы находим среди краденых припасов фрукты. Она завтракает.

За едой переводит нетвердый взгляд с меня на Дерхан, с Дерхан – на Айзека. Он держит ее за бедра, что-то ей шепчет. Но слишком тихо – мне не расслышать. Она дергает головой, как ребенок. Каждое ее движение сопровождается спазматической дрожью.

Она поднимает руки и начинает жестикулировать. Айзек внимательно следит за ее неловкими, сбивчивыми манипуляциями, и лицо искажается в горьком отчаянии. Дерхан тоже понимает жесты, у нее брови лезут на лоб.

Айзек качает головой, с трудом переводя:

– Утром… пищи… согреться… – Он сбивается. – Насекомое… путешествие… счастье…

Она не может есть. Челюсти сводит судорогой, и они разрезают плод надвое. Или внезапно расслабляются, и еда падает на пол. Лин трясется от изнеможения, мотает головой, выпускает струйки пара – Айзек говорит, что это хеприйские слезы.