Волаглион. Мой господин. Том 1

Волаглион пользуется немецким, когда очень раздражен. В мимике недовольство не отображается, там, по обычаю, заиндевелое спокойствие.

— Хорошо, — лгу я.

Спина болит до слез. Я ударилась позвоночником о выступающий угол стены, когда демон откинул меня от Рекса, словно тряпичную куклу. Возможно, он сожалеет об этом. Об остальном — сожалеть ему не приходится.

От прикосновений узловатых пальцев кожа саднит больше, чем от травмы.

— К чему ложь?

Он поднимается — высокий, небритый, в одних черных штанах — и тянет меня за руку. Поворачивает. Рассматривает синяк в области лопаток, касается его и шепчет заклинание. Мурашки бегут по пояснице. Я остаюсь неподвижной. Если буду дрожать, это даст Волаглиону повод обнять, проявить напускную заботу, что куда хуже боли. Он ведет себя так, будто на меня рухнул потолок, будто мои страдания никак с ним не связаны.

— Так лучше?

Не отвечаю. Собираю последние ошметки гордости — и молчу. Волаглион спокоен. Но поверьте: в каждом вздохе есть потенциал насилия, он чередуется с лаской. Один щелчок — и взрыв.

— Я заходил вчера вечером, — с мнимым раздумьем говорит он, слова рождаются с дымом и кажутся овеянными мраком.

— Разве?

— Где ты была?

— Правда, хочешь знать?

Волаглион сухо задает вопрос сызнова.

— В церкви, — отвечаю.

О, запечатлейте картинку! Лицо его перекашивает, точно на тающей ледяной скульптуре. Думает, что шучу, а я ведь действительно там была. Спрашивала о Рексе. Как оказалось, он иногда исповедовался. Впрочем, ничего интересно священнику он не рассказывал. Зря потратила время.

— Мне послышалось?

— Я молилась. Здесь же икону не повесишь.

— Что, прости?

— И проводила эксперимент. — Он вопросительно поднимает брови, а я продолжаю: — Проклятья на некоторых демонов не действуют, так что перешла на молитвы.

Демон хватает мое запястье с такой силой, что кость чудом остается целой.

— Какой длинный-длинный язык...

Серное дыхание смерти.

Волаглион мерит колючим взглядом. В глазах — пустота. Ничего, кроме темноты. И эта черная пустота способна раздробить внутренности, уничтожить. От сигары между его пальцев поднимается дым. Мне дурно. К счастью, демон отпускает запястье, выпускает мне в лицо облако доминиканской отравы и начинает отрешенно расхаживать по гостиной.

— У человеческой памяти есть любопытная особенность. С годами вы забываете о зле, которое вам причинили и прощаете обидчиков, перестаете испытывать к ним ненависть.

— Не волнуйся и не переживай, я пронесу презрение к тебе через века, — заискивающе улыбаюсь я.

Он подходит вплотную, с напускной нежностью гладит мою щеку (десять минут назад он по ней безжалостно ударил) и разглагольствует:

— Ты ведь помнишь то озеро... ах, ты знаешь какое, великолепное, чистейшее, совсем неподалеку от того места — о, ты знаешь, какого места, — где ты усвоила тот важный урок про чувства к мужчинам. Да, да, ты помнишь то место, того человека... но совсем позабыла о том, что чувствовала, совсем...

Я издаю короткий смешок и поворачиваюсь, чтобы не видеть его идиотских наигранных жестов.

— Ты думаешь, что у нас с Рексом любовь? — бросаю из-за плеча. — Серьезно?

Меня так поражает резкое изменение в чертах его лица — с улыбки на скрытый гнев, — что я замираю.

— Нет. Ты не умеешь любить. В тебе слишком много меня. Но он тебе интересен.

Глаза Волаглиона возвращают лазурный цвет. Оттенок настолько идентичен цвету радужек Рекса, что, глядя на демона, я вспоминаю, как прямо мне в глаза, не отрываясь, смотрел сам Рекс: в момент, когда сердце раздирало от мук выбора. Пульс отбивался в мозгах тараном. Один удар — Волаглион, который обязательно меня проучит. Другой удар — Рекс, который не простит. Удар. Удар. Проклятье!

Мне было невыносимо это зрелище. И далеко не из жалости. А от осознания. Рекс — наглый, не контролирующий эмоции, саркастично шутящий — в ту секунду исчез. Остался разочарованный, забитый мальчик, который искал себя в моих же глазах. Искал надежду. Даже сейчас, где-то наверху, он думает обо мне. Боится за меня. Несмотря на мой поступок. Я чувствую его энергию... она направлена ко мне. Не знаю, в каком русле: хочет ли Рекс моей смерти, или понять причину поступка, или самому погибнуть навсегда и стать свободным (недостижимая мечта глупой ведьмы по имени Сара Шенкман). Я жду этого, как христиане пришествие Христа. Смерть — мое облегчение. Я наконец-то избавлюсь от обязательств, от долга перед исчадием преисподней, позволю себе закрыть глаза и больше никогда их не открывать, забыть боль, оставить борьбу и прогнивший мир...

— Что происходит с твоими силами? — спрашивает Волаглион.

Создаю непонимающий вид.

— Куда они уходят?

Лазурь глаз вновь прячется под слоем пепла.

— Чью жизнь ты поддерживаешь?

Тени ползут от Волаглиона, похищают свет. Его лицо белеет, словно теряя цвет, контрастирует с черными глазами. Пальцы обхватывают мой подбородок. Почти до боли.

— Ты чувствуешь каждого в этом доме, — отвечаю я. — Сам знаешь.

Он ухмыляется. С подозрительным предвкушением.

— Защиту дала... интересно...

— Какая разница? — фыркаю. — Меня тебе недостаточно?