Волчара выходит на след

– Все не веришь, да? Чего молчишь? Не веришь, что у меня все так просто и быстро получилось? – спросил Арутюнян. Отхлебнул коньяк. Причмокнул от удовольствия. Отправил в рот целиком толстый кружок лимона. Аппетитно прожевал вместе с кожицей, пуская слюну на жирные красные, словно напомаженные, губы. Сплюнул косточки на ладонь. – Вот так просто, да. Сегодня ты большой начальник, а завтра – нет тебя. Вообще нет. Веришь – не веришь, а так всегда и бывает.

– Ладно, – сказал Ашот, поднимаясь из-за стола, – ты, Самвел-джан, сам тут с ним болтай. Мне он больше совсем не нужен. Пойду дела делать.

– И мне не нужен. Нам с тобой не нужен. Прокурору не нужен. Совсем никому. Вот такой ты глупый человек, Сазонов. Никому ты совсем не нужен. Мостового твоего мы теперь и сами поймаем. Я и без тебя теперь знаю, где его искать.

Ашот костяшкой пальца стукнул в дверь. Она открылась. Крепкий угрюмый боевик, похожий на вставшую на две конечности гориллу, почтительно посторонился, пропуская босса. Дверь опять захлопнулась, и они остались в помещении вдвоем.

Андрей Степанович с отвращением посмотрел на сидящего перед ним раскормленного до безобразных размеров, как охолощенный боров, Арутюняна и прикрыл покрасневшие после бессонной ночи глаза: «Даже здесь, скотина, не оторвется от корыта! И сюда ему накрытый стол, как падишаху, притащили!» В онемевшей руке, после того как ее перестегнули на трубу пониже, постепенно восстанавливалось нарушенное кровообращение, и она нещадно ныла. В кончики пальцев словно разом воткнулись тысячи острых иголок. Приходилось скрипеть сцепленными зубами, не давая стону вырваться наружу.

– Вот ты думаешь, Сазонов, что я не понимаю, почему ты этого своего Мостового от следствия скрываешь? Ну и совсем дурак, если так думаешь. Все мне давно понятно. Потому что он – такой же, как ты, глупый и больной фанат. Да – фанат. Почему тебя Степанчук не любит? Потому что ты его презираешь, да. Ты же гордый, как павлин. Ты все по закону хочешь. По крайней мере, когда не боишься, что тебя от должности отстранят. Ты и взяток не берешь, как мне сказали. И кому, скажи, такой дурак нужен?.. Ты не взял – значит, ни с кем не поделился. Прокурору ничего не досталось. Его начальству наверху тоже ничего не досталось. Кто виноват? Ты, Сазонов, виноват. Ты сам как хороший человек не живешь и никому не даешь. Нет. Ты, конечно, не совсем глупый. Ты на рожон не лезешь. Но ведь смотришь на всех нормальных людей искоса, как на каких-то слизняков, да. Кому это понравится? Никому. Ты очень вредный человек, Сазонов. Вас таких уже совсем мало осталось, но вы очень всем пока кровь портите. Не даете жизнью наслаждаться. Сволочь ты, Сазонов, вот что я тебе скажу!.. – Арутюнян отфукался в полном изнеможении от своей длиннющей философской тирады. Отвалился на спинку кресла, и она заскрипела, завизжала под горою насквозь пропитанной жиром плоти. – Вот посмотри на себя! А смотреть на тебя противно! Валяешься тут передо мной на полу, как какой-то шелудливый пес с помойки. А ведь тебе уже пятьдесят лет! Ты же уже седой, да. Ты уже давно уважаемый человек должен быть. И чего ты этой своей твердолобостью добился?.. Семьи у тебя нет. Детей нет. Даже бабы хорошей, и той – нет. Живешь в бомжатнике. Кушаешь всякую дрянь. Даже машины хорошей нет. Какая-то раздолбанная «пятерка». И друзей у тебя – никого нет. Только этот Комов твой зеленый. Такой же, как ты дурак-неудачник, только помоложе. Ну, что молчишь? Молчишь, потому что сказать тебе нечего… – самодовольно изрек Арутюнян. Наморщил лоб, собираясь с мыслями. Но потом опять расслабился. Пододвинул к себе огромное блюдо с мусахой. Выудил залитый загустевшим остывшим соусом кусочек баранины. Отправил его в рот. Проглотил не разжевывая и, облизав пальцы, громко рыгнул. – А мог бы жить как другие. Как прокурор. Как я. Нет. Как я, конечно бы, не смог. Для этого очень много ума надо. У такого жалкого русака, как ты, для этого мозгов все равно не хватит. Очень много.

Проглотил глоточек коньяка. Самодовольно напыжился и продолжил: – А теперь умрешь, как этот шелудливый пес. И никто про тебя даже и не вспомнит. Кто такой был этот Сазонов? Почтенный умный человек? Нет. Глава рода? Нет. Тогда кто? Никто! Перекати-поле. Сорняк, да. Нечего о нем жалеть. Нечего бабам выть. Дурак, да и все, никому не нужный. Даже этот твой Мостовой-шмастовой про тебя никогда не узнает. Не оценит, что ты ему помочь хотел. Обидно, да?

– Да не пошел бы ты, уважаемый Самвел… Ваграмович, в одно срамное место? – утомленно вымолвил Сазонов.

– А-а-а, проснулся наконец! – удовлетворенно хмыкнул Арутюнян. – Пробрало, да, как вы там русаки говорите? Ну, давай тогда, поговорим, Сазонов. Я люблю сначала с такими, как ты, перед смертью говорить.

– Это все от комплекса неполноценности. Тебя же распирает просто от твоего непомерного гнилого самомнения.