Волчьи ночи

Всё потонуло в тёмной мгле, которая окутала село и лес, и гребень холма, она казалась чудищем, которое и его намерено затащить в свой заколдованный круг.

Он поспешно встал.

И больше не думал о Грефлине.

А на вероятную усмешку таившихся за оконными занавесками сельчан ему было наплевать.

Пошатываясь, Рафаэль начал по собственным следам спускаться вниз. И вопреки всему пытался спешить. Ибо вся эта тишина, вся эта туманная тьма начала охватывать и его, и он чувствовал, что шум собственных шагов как-то помогает ему сопротивляться; если бы он кричал, это бы тоже помогло и, возможно, помешало бы этой туманной давящей тоске втянуть его в свой безмолвный, непрерывно сужающийся круг.

Только заслышав невдалеке собачий лай, он понял, что у него немного отлегло от сердца.

Дворы и дома тоже плотно прикрывала туманная тьма. Только местами в каком-нибудь из окон тускло мерцал свет.

Всё ещё пахло дымом.

Псы снова бросались на заборы, буквально задыхаясь от злобы.

Но на этот раз Рафаэль не слишком их боялся. Он шагал по проторенной тропинке с надеждой, что всё как-то обойдётся и что для защиты он при необходимости вырвет кол из ближайшего забора.

Трактир «У Аги», самый никудышный кабак в округе, тоже был окутан туманом. Слабый, красноватый свет, струившийся из зарешеченного окна, выходившего на тропинку, бросал на неё слабые, туманные отблески. Из трактира не доносилось голосов.

Когда он вошёл, над дверью зазвенел колокольчик. И тяжёлый, перегретый — как из котла — воздух ударил ему в лицо. В трактире на лавках сидело множество людей. Он кивнул им головой. В ответ они посмотрели на него как-то испытующе и удивлённо… а потом, все без исключения, замолчали, не сводя с него глаз. Он подошёл к стойке и ухватился за неё как за спасительную опору; только оттуда — словно из укрытия — он осмотрелся по сторонам.

Заметил снежный след, тянувшийся за ним от самых дверей. И они его тоже заметили. Правда, пол и без того был мокрым, однако комья снега, свалившиеся с его сапог и одежды, могли показаться присутствующим вызывающей неряшливостью, которая вряд ли могла им понравиться. Он позабыл стряхнуть снег перед входом и даже не сделал этого на пороге. С другой стороны, если бы он сейчас вернулся на порог и принялся отряхиваться, он не смог бы скрыть своё замешательство, которое бы они немедленно заметили, что отнюдь не принесло бы пользы ему и его предприятию. К тому же буфетчица, несмотря на всё, приветливо улыбнулась ему и — словно сочувствуя — со вздохом посетовала на снег.

Поэтому он остался у стойки и заказал жганья.

— Можете раздеться, давайте я вам помогу, — буфетчица подошла к нему после того, как с готовностью выполнила его заказ, и деликатно подождала, пока он, окоченевший и неуклюжий, снимет с себя пальто и шапку. С бровей, бороды и усов у него капало — и только после того, как Рафаэль вытер их ладонью, он понял, что заявился в трактир с заиндевевшим лицом и что, вероятно, именно поэтому все смотрели на него с таким удивлением. Они даже замолкли.

Аги не было видно. Буфетчица, которая работала сейчас, была намного моложе и привлекательнее, и на вид ей было лет тридцать. Приятная, соблазнительная, миниатюрная и гибкая, с коротко подстриженными чёрными волосами — одним словом, приятная неожиданность.

Правда, до сих пор он был тут всего дважды. В первые дни после приезда и один раз поздней осенью. Но не задерживался до вечера — ведь возвращаться надо по трудной пустынной дороге. Тогда работала Ага — за столом возле окна сидела компания из четырех, может быть, из пяти гуляк, которые уже после полудня хорошо набрались, пели песни и со смехом подшучивали над Агой. В тот раз ему стало досадно, что он должен возвращаться в церковный дом до наступления темноты… Ну и из-за вечернего благовеста, это само собой разумеется, ведь он только недавно был определён в этот приход и не мог решиться пренебрегать своими обязанностями. Именно из-за вечернего благовеста он и позже не захаживал в трактир, поскольку темнело прежде, чем ему удавалось отзвонить.

— А где же Ага? — спросил он скорее для того, чтобы прервать молчание после того, как буфетчица несколько раз подряд украдкой, с нескрываемым любопытством посмотрела на него — её большие, мягкие, скорее всего чёрные, а может быть, и карие глаза были полны жизни.

— Ага — моя тетя, — ответила она после того, как отнесла заказ и снова вернулась за стойку — весёлая и подвижная. — Тётя больна, — добавила она и снова убежала с подносом.