Волчьи ночи

Это её смутило. По крайней мере так ему показалось. Произвело на неё впечатление. Скорее всего, она не предполагала, что он, Рафаэль, когда-то учился в консерватории. Ему было приятно, с каким недоумением и удивлением она на него посмотрела. Он даже сам себе поверил, будто мог и вправду там учиться и только незначительная мелочь сыграла роковую роль в том, что его тогда не приняли, — может быть, виной было то, как он вошёл в кабинет, где заседала приёмная комиссия, может, им не понравился пробор в его волосах, может, его взгляд был недостаточно почтительным… Кто его знает, и вообще, зачем ему распространяться об этом перед кем бы то ни было? Даже сам Михник вряд ли решился бы отрицать, что он в самом деле у него учился, потому как наверняка не мог упомнить всех, кто начал учиться, а потом — по той или иной причине — бросил учёбу. Некоторым хочется по-своему, в своей собственной манере постигать музыку и её глубины, и это единственно правильный творческий подход, ведь тот, кто цепляется за того или иного преподавателя, а сам, самостоятельно, ничего не может, бесплоден, даже если у него диплом с отличием. Он бы с удовольствием объяснил ей это, чтобы она знала, как обстоят дела в сфере музыки.

— А вы уверены, что этот профессор всё ещё жив? — удивила его она.

В первый раз он даже не понял, на что она намекает. Правда, до недавнего времени он видел Михника всего один раз, но тогда он запомнил его на всю жизнь; сейчас, в этих, без сомнения, странных и унизительных для него и его репутации обстоятельствах, он вёл себя не столь высокомерно, как тогда в консерватории, и всё-таки Рафаэль ни в коем случае не спутал бы его с кем-нибудь, даже очень похожим на настоящего Михника. Это казалось ему абсолютно невозможным, ибо профессора, уничтожившего твои мечты, не так просто забыть, ты вспоминаешь о нём очень долго, он даже приходит к тебе во сне. Поэтому Рафаэль спокойно, с полной уверенностью в своей правоте ответил ей, что не может быть ни малейшего сомнения в том, что в Врбье направили настоящего Михника и было бы большой глупостью считать, что ему, Рафаэлю, подослали какого-то самозванца. Особенно тогда, когда речь идет о Михнике, который, так сказать, его коллега, с которым они часами вели очень интересные (это надо признать) беседы об ассонансе астральных структур и о тишине, являющейся теоретической предпосылкой бесконечного и в настоящий момент недоступного человеческим чувствам тонального спектра. А также о душе, заточённой в тело, не отвечающее её возможностям… он бы всё это ей объяснил, если бы она не прервала его своим, без сомнения, дурацким предположением, что этот профессор может быть Врбаном; они с Эмимой пара и потому часто появляются вместе.

— Вы не заметили, по какой тропинке они пришли и остались ли на ней их следы? — это её особенно интересовало.

Рафаэль не мог ответить на этот вопрос, поскольку не обратил на это ни малейшего внимания, и ему казалось совершенно бессмысленным рассуждать о подобных вещах, однако буфетчица гнула свою линию.

И было совершенно бессмысленно убеждать её в том, что всё это вместе взятое — сплошная глупость, захолустный разум, который никто не может стронуть с места и который до поры до времени может затаиться, а потом каждый раз снова проявляться, как глубоко укоренённый и во все времена действующий закон, который — говоря всерьёз — никто и никогда не сможет уничтожить. Он ничего не ответил. Было видно, что она и не ожидает ответа, как будто примирилась с тем, что об этом деле у неё своё представление и что он, Рафаэль, так или иначе, раньше или позже должен будет узнать истинную правду.