Волчья тропа

– Я не берусь никого осуждать. Но ты ведь, Нариман, сам воюешь за разделение. Ты воюешь за воинствующих ваххабитов. Ведь именно воинствующий ваххабизм встал во главе ИГИЛ. Есть же и относительно не воинствующий ваххабизм. В той же Саудовской Аравии это, кажется, государственная религия. Хотя она там называется салафизм. А теперь хочешь и домой к себе принести их идеи.

– Я сам читал в Коране слова о том, что любых неверных следует жестоко преследовать.

– А ты знаешь, что в королевской типографии Эр-Рияда печатают Коран с современными добавлениями, чтобы оправдать свои поступки?

– Об этом я впервые слышу и думаю, что это ложь.

– Ты меня называешь лжецом? – вскипел старик. – Я сам держал в руках два издания Корана! Одна книга была старой и затертой, она принадлежала нашему муфтию[27], который одолжил ее мне на время. А он, да будет тебе известно, был улемом![28] И я только повторяю его слова. А вторая книга была новой, с современными дополнениями. Коран из королевской типографии Эр-Рияда. Книга даже типографской краской пахла. Король Салман аль-Сауд сам воевать не хочет, но хочет, чтобы за него воевали другие, и поэтому в его типографии печатают такие книги. Это специально для таких, как ты, кто настоящий Коран в руках не держал, а себя называет мусульманином.

– Не понимаю, почему я должен верить вам, а не имаму Камилу, брату моего верного Абдул-Меджида, – спокойно, сдерживая себя из уважения к старшему, хотя горячая кровь в теле играла и била в голову, ответил эмир Волк. – Имам Камил читал мне на арабском языке выдержки из Корана.

Старик внезапно успокоился, прокашлялся и сказал тихо:

– Так вот откуда ноги у твоей поездки растут. Значит, имам Камил… Ну что же, он давно уже разыскивается по линии Интерпола как уголовный преступник, организатор нескольких убийств. Именно как уголовный преступник. И ты нашел пример для подражания. Хочешь по его стопам пойти. Ну что же. Автомат у тебя под рукой. Убей меня, убей моего сына, твоего верного друга детства. Свою дочь убей за то, что она полицейского полюбила, и жену тоже убей за то, что она выбор дочери одобрила. Можешь даже головы нам всем отрезать – я вижу нож у тебя на поясе. Он как раз для этого дела подойдет. Скорее всего, тонкий и очень острый. Убей, мы даже сопротивляться не будем. Я – потому что был другом твоего отца, мой сын – потому что был твоим другом.

– Я до сих пор считаю Наби своим другом и не смогу его убить, как не смогу убить вас, уважаемый Абдурагим, и как друга моего отца, и как отца моего друга. С дочерью и с женой мне предстоит еще разобраться, но это после. Но убить я и их не могу. Хотя вы меня больно ударили своим сообщением. Но я умею терпеть боль, я мужчина. А вас я сейчас попрошу не говорить мне обидных слов. Все-таки я еще и воин. Я сам сделал свой выбор. Может быть, он был неправильным, я ничего не отрицаю и не утверждаю. Но это был мой выбор. И у меня теперь, я понимаю и чувствую это, нет обратной дороги. Скажу честно, я рассчитывал на другой прием дома. Встреча с вами поставила меня на место. Наверное, когда я перейду дорогу, меня и там встретят не так, как я ожидаю. Я это предвижу. И поэтому сейчас нахожусь в раздумьях, а стоит ли мне туда идти.

– Стоит, – тихо сказал старый Абдурагим. – Ты же мужчина, ты сумеешь все вынести. И плечи у тебя крепкие. Они любой груз вынести смогут. Иди и не сомневайся. Лучше все сразу узнать, чем гадать и раздумывать.

– Иди, – добавил и Наби.

– Да, я пойду… – решил Нариман и встал из-за стола, отставив от края подальше недопитый чай, затем взял стволом в пол свой автомат. – Пойду… – повторил эмир, словно пригрозил сам себе.

Он шагнул в сторону двери, на пороге остановился, обернулся, посмотрел на таких непохожих друг на друга отца и сына Нажмутдиновых и выговорил единственное, что смог, потому что в горле встал ком:

– Спасибо за угощение и вразумление.

Он наклонил голову перед низкой дверью, толкнул ее вперед прикладом автомата и вышел, спиной чувствуя взгляды хозяев дома. Уже во дворе он зачем-то сунул руку в карман брюк, нащупал там нераспечатанную пачку стодолларовых купюр и подумал, что надо бы отдать эту пачку Наби. Но тут же в голове возникла сценка, в которой Наби отказывается взять у него деньги, и Нариман подумал, что так могло бы случиться и в действительности. И он бы почувствовал в такой момент унижение. А унижения эмир не любил ни своего, ни чужого.

Лампочка во дворе еще горела. Но Нариман и без нее нашел бы калитку. Тем более на улице уже зажглись фонари, и их легкий свет доходил до двора, несмотря на то что небо было прикрыто кронами деревьев. Он вышел за калитку, увидел на ней почтовый ящик и сунул туда пачку долларов. Найдут, станут гадать – догадаются. А возьмут или не возьмут – это уже их дело.

Глава седьмая