Волчий капкан

Они как тени возникали из темных подворотен, и их нежные пальцы скользили по его пиджаку, шарили под расстегнутой рубашкой, нежно касаясь густой поросли на груди. "Олимпико?" – тыкали они в значок на лацкане. "Йес". Следовал длинный певучий монолог по-японски, пересыпанный смутно знакомыми английскими словами, благодаря которым становилось ясно, что они бы не прочь, если бы… и так далее. Он, однако, не испытывал никакого влечения, хоть и трудно тут поверить парню в самом расцвете сил, которому нет и двадцати. Логичный вопрос: были ли у него деньги? Без них в Асакузе, что в горах без хлеба. Ему хватило бы на кассетофон и дешевенький трехдиапазонный транзистор. Эта скромная сумма в целости и сохранности лежала у него в кармане, когда однажды ночью он появился в "Така-баре" с намерением плюнуть на режим и выпить теплого сакэ. Пырван спросил, принимают ли они доллары, и получил утвердительный ответ. Тут же к нему подсела хрупкая гейша и замурлыкала что-то, как довольная кошечка, хотя он не проявил к ней никакого интереса, даже не глянул в ее сторону. (Гейша была, естественно, японка, но с крашеными пепельными волосами и одета по-европейски, в туфельках на высоких каблуках. Глаза у нее были совсем не раскосые – тут не обошлось без хирургического вмешательства, с помощью скальпеля сделать это проще простого. Звали ее Михоко-сан). Когда девушка поняла, что иностранец равнодушен к ее прелестям, она попыталась привлечь его внимание к соседнему столику. Там желающим делали разноцветные татуировки; несколько чернокожих моряков терпеливо ждали своей очереди. Пырван Вылков, естественно, не знал, что японцы во всем мире славятся как мастера татуировки, что они превратили это дело в такое же высокое искусство, как икэбана. Но увиденное достаточно красноречиво свидетельствовало – ремесло это поставлено здесь на широкую ногу и процветает. Сам же мастер, у которого наколки сплошь покрывали грудь, плечи и руки, служил собственному предприятию живой рекламой. Пырван вытащил русско-японский разговорник и спросил, сколько стоит такая татуировка. Услышав цену, он вернулся на свое место и заказал еще сакэ, оно по крайней мере было дешево. Тогда Михоко-сан попыталась ему объяснить, что есть цены и цены – простой одноцветный рисунок стоил в несколько раз меньше, однако наш герой, хотя его и привлекала возможность похвастаться перед девушками и друзьями изображением какой-нибудь русалки, чья грудь соблазнительно вздымается, когда сокращаются мускулы, отрицательно покачал головой: лишаться транзистора ему не хотелось. И здесь, пожалуй, следует указать достойный подражания пример: гейша не покинула его, как поступила бы на ее месте любая европейская представительница ее цеха. Ни нежности, ни предупредительности у нее не убавилось. Она подносила ему зажигалку, подливала сакэ, готовая в любой момент, по малейшему с его стороны знаку, пересесть к нему на колени. Никакого впечатления не производили на нее страстные взгляды одинокого моряка за стойкой бара, демонстративно пересчитывавшего толстую пачку западногерманских марок. Более того, Михоко-сан ограничивалась пивом, не заказывая виски или французского коньяка, так что проценты ей набегали ничтожные. Нет, не напрасно называют Токио раем для мужчин!

Сакэ – слабая водка, в ней всего каких-то восемнадцать градусов, пьют его подогретым и по всей Японии подают в двухсотграммовых синих бутылочках, похожих на вазочки. Уже третья такая вазочка стояла перед Пырваном, и посетители смотрели на него с восхищением и удивлением. Именно тогда он заметил, что его рисует старый морщинистый японец в темно-коричневом кимоно из грубой материи и деревянных сандалиях на босу ногу. Пырван невольно приосанился, стал позировать. Почему бы и вправду не увезти из Токио сувенир пооригинальнее? Другие покупают пуловеры, куртки, рубашки, отрезы, а он вот купит собственный портрет, повесит его на стену над кроватью как память о своем невезенье. Он скомкал в кулаке три банкноты по сто йен, в общей сложности триста – как раз столько, сколько стоила не очень долгая прогулка на такси по бескрайнему Токио. Однако старик медлил, карандаш его все реже касался бумаги, во взгляде проскользнула какая-то беспомощность. Пырван не выдержал. Он подошел к художнику и попросил показать рисунок. Старик взглянул на него невидящими глазами, но, поняв, о чем его просят, вдруг смутился, будто пойманный с поличным воришка, и быстро порвал рисунок, а потом сунул жилистый кулачок в бездонный карман кимоно. Вытащив руку из кармана, он растопырил пальцы: мол, смотри – ничего нет! Пристыженный Пырван вернулся к своему столику.