Волчий паспорт

Хрущев вел себя бестактно, грубо оборвав Маргариту Алигер, пытавшуюся защитить своих товарищей-литераторов.

Эта «предпервая» встреча была описана в статье художника Лактионова, напечатанной «по горячим следам». С пародийным подхалимством Лактионов делился восторженными впечатлениями о том, как его дружески дергали за бороду, словно в сказке, встреченные на правительственных аллеях такие легендарные личности, как Буденный и Ворошилов. (Тогда невозможно было представить, что Ворошиловград снова станет Луганском.)

Через пять лет, в 1962 году, не на «предпервой», а на официальной «первой исторической встрече с интеллигенцией» нас уже брали не за бороду, а за глотку.

5. Шолохов и «Бабий Яр»

Но сначала о том писателе, который не любил себя отождествлять с интеллигенцией, да и саму интеллигенцию недолюбливал, – о Шолохове. Во время сталинских чисток он призывал к беспощадным расправам. В разгар «дела врачей» и антисемитского шабаша вокруг этой коллективной советской дрейфусиады – выступил с шовинистским призывом отменить псевдонимы. Он издевательски назвал повесть Эренбурга «Оттепель» – «слякотью». После дела Синявского и Даниэля в 1966 году, первого диссидентского процесса, когда впервые после смерти Сталина писателей снова бросили за колючую проволоку, Шолохов не постыдился упрекнуть судей в мягкотелости, с удовольствием добавив, что подобных контриков во время Гражданской войны ставили к стенке. Все это горько перечислять, потому что его казачий Гамлет – Григорий Мелехов, Аксинья, Пантелей Прокофьич, да и сам тихий Дон, – это великие образы, ставшие навсегда частью души каждого русского читателя вместе с Онегиным, Печориным, Анной Карениной, Алешей Карамазовым, Акакием Акакиевичем. Если даже Шолохов и воспользовался чьими-то рукописями при работе над романом, то я все равно ему благодарен за то, что он эти рукописи спас от исчезновения. Надо было только вовремя признаться в этом. Но и в «Донских рассказах» есть дивные описания людей, природы, и даже в ложном по концепции романе «Поднятая целина» неповторимы Макар Нагульнов, Лушка, дед Щукарь. Правда, при частом перечитывании «Тихого Дона» начинаешь замечать искусственность образов большевиков, как будто они были вписаны в последние минуты перед сдачей в набор, либо по чьему-то настоянию, либо под самовнушением для спасения романа в целом, либо их написал кто-то другой, а не сам Шолохов. А может быть, вся горестная разгадка в том, что Шолоховых было двое – один уникальный художник, а другой – хитренький, недобрый маленький человечишко? А может быть, будучи сам под страхом ареста, он совершил однажды преступление против нравственности, присоединившись к призывам типа «если враг не сдается, его уничтожают», а потом начал стремительно деградировать как личность и профессионал-писатель? Профессиональная деградация Шолохова – поучительный пример всем художникам: безнравственность в искусстве неумолимо переходит в депрофессионализацию.

В поэме «Под кожей статуи Свободы», написанной в 1968 году, есть такой абзац, имеющий прямое отношение к Шолохову: «Когда-то я любил одного писателя. Его ранние книги были наполнены такими неповторимыми запахами земли, что казалось, будто все страницы переложены горьковатой серебристой полынью туманных долин. Но его провинциальное чванство перед слабыми и заискивание перед сильными мира сего, наконец доведенное до прямых призывов к убийству, убило для меня запахи его ранних книг». Это, конечно, преувеличение. Аксинья за Шолохова не отвечает. Но Шолохов отвечает за Шолохова.

Так о Шолохове я думаю сейчас. Но в моей литературной юности я его еще идеализировал как личность, будучи воспитанным на «Тихом Доне» и не зная многих неприятных оттенков его биографии.

В 1961 году газета «Литературная Россия» напала на мое стихотворение «Бабий Яр» стихами А. Маркова, а затем статьей В. Старикова, в которой он расправлялся со мной при помощи ссылок на Шолохова и других писателей. Я решил обратиться к самому Шолохову, попросить его, чтобы он не позволял шовинистам и антисемитам пользоваться его именем. Я позвонил ему в Вешенскую. Телефонную трубку взял его секретарь, но потом все-таки Шолохов подошел сам и, хотя мы не были лично знакомы, приветствовал меня весело, по-дружески:

– А, мой любимый поэт. Ну что, заедают тебя антисемиты? Держись, казак, – атаманом будешь…

Окрыленный таким неожиданно теплым непринужденным тоном, да еще и тем, что Шолохов был в курсе моих дел, я попросил разрешения приехать. Шолохов радушно пригласил меня.

На следующее утро я вылетел в Вешенскую транзитом через Ростов. В ростовском аэропорту меня ждали А. Соколов, секретарь местной писательской организации, и какой-то инструктор из обкома. Они уже знали, что я лечу к Шолохову. Вели они себя осторожно, даже боязливо, ни о чем не допытывались, но в самый последний момент перед моей посадкой в крошечный самолет местной авиалинии Соколов мне сказал с как бы извиняющейся улыбкой: