Волчина

Вовка, будучи человеком взрослым и любознательным, тоже слышал о волке. Но когда они встретились на тропе — волк ждал его в еловой рощице,— Вовка по обычаю ткнул серую «собаку» кулаком в нос, и, прогладив пятерней ее крутой лоб, загривок и исчезающий ремень тёмной шерсти на хребте, не останавливаясь, пошел дальше к Ключу. Было это вечером, я успел умыться после работы и вышел из дома по хозяйству. Я увидел на тротуаре Вовку и следом волка, который шел за ним, откровенно и с интересом обнюхивая его штанишки. Я взял Вовку на руки и заметил, что волк занервничал. Он не рычал, не выдавал себя известными мне движениями. Но он очень нервничал. Сперва я подумал,— не ревнует ли? Нет. Он нервничал... 

— Нравится пес? — спросил я Вовку. 

— Не-а! Он неправильный, собак. У него хвост палкой виснет. А у Белка нашего кольцом загнутой. И у Байкала. 

— А знаешь, Вовка,— ведь это волк у меня.

— Сам ты — волк,— сказал Вовка и начал мне довольно точно описывать волков, о которых он по книжкам и рассказам предков знал в свои неполных пять лет довольно много. 

— Ну, не волк — и ладно. Играй с кобелем.— Я спустил Вовку на землю, и они ушли за бассейн, к устью Ключа — впереди Вовка, за ним волк. 

И вот все время, которое довелось нам троим прожить на Ишимбе, эта отныне неразлучная пара так и ходила — маленький Вовка и сзади, тенью, огромный волк...

Надо же: спал волк остаток ночи на лёжке у моего окна. И ждал, когда за три километра от нас в доме на горке, в Ишимбе, кроватка скрипнет под Вовкой... 

Родители его уже на работе были, а Вовка еще досыпал свое. Потом он враз просыпался и тотчас перелезал через сеточку. Тогда кровать и скрипела. И тогда же волк вставал и шел в поселок... 

Он шел к Вовкиному дому, и ему на пути никто не встречался. Так получалось, конечно. Поселок рабочий: взрослые уже трудились, старшие ребятишки сидели в школе и... никто волку не встречался. «Практика така,— говаривал Вовкин отец Иннокентий. Люди боялись. Собаки вроде вымирали, когда волк шел к Вовкиному дому. Будто и не было в поселке собачьей компании, которая везде поспевала — в магазин, в столовую, в баню... Но у собак-то повод был бояться! Собачий телеграф давно уже сообщал о его походах на дальние прииски... Я об этом и без телеграфа знал. Мне мужики с Устья уже намекали: 

— Стрелим твово гитлера... Собак, гад, таскат. Давеча, у Попони — у Зайцова кобеля унёс. Хо-о-роший был кобель! Справный. Лавчий дюжа. Подтасной — на ведмедя ходил. Соболя с им Попоня-то брал... Стрелим. Ты уйми яво. 

— А может, не тот «волк» кобелей ваших уводит? Ну, чего волку за сорок верст щи хлебать бегать, когда здесь в поселке бесхозных собак тьма — лови сколько хочешь! 

— Этта так. Одначе зверь в дому не шкодить. Он здеся навроде телка — смирной. Ты яво в тайгах догляди: страшенный! Хужа ведьмедя. Того за версту слыхать — болбочить, да крустить по сушняку. Хозяин-барин. А эфтот, гад, как леший: нет яво и нет... Ан — вота он, тута! И обратно — нет. Леший... 

Меня эти разговоры огорчали очень, не мне было не понимать: промышлял волк где-то! Но где? Утром он поднимался навстречу мне с лежки, сыто потягивался. Зевал звонко, краем косившего глаза наблюдая за мной. Однако мясо в миске его целехонько. Да и мясо-то коту, а не этому... Ему уже барана надо, не меньше. Разорил бы меня, если бы... Если бы не промышлял, «гитлер»... 

Думал я, что добыча его — лесное зверьё. Однажды у Буремского озера, что по дороге на Горбылек, нашел я схороненные заначки — части туши сохатого. И следы волчьи, очень уж похожие... Густо засеявшие полянку. 

Отец Вовки Иннокентий тоже услышал разговор устьинских. Но воспринял его по-своему: 

— Собак, говорять, ловит? Пущай докажуть. Тама, в Устьи, таки куркули живуть — дай имям волю — ясаком всю сесеэр (СССР) обкладуть. Все у их виноватыми исделаются... 

И однажды пригрозил Сухому из Устья: 

— Сабак яво уводют! Какой же етта сабак, да ишшо на медведю ходит, говоришь, еслиф его волк схарчил? Такова сабаку утопить, алиф вместо барану на сашлык... 

Волк! Я те упомню волк... Мотри, Платон Паллитровский, случисса што с волком — я те самого стрелю... 

У Иннокентия был свой резон беречь волка. 

...Вставал волк с лежки и шел в поселок. Там он садился у приступок Вовкиного дома, Ждал. Вовка в окне караулил, открывал дверь, впускал волка. В избе волк сразу, чтобы не наследить — его не раз за то гоняла веником Вовкина мама Танечка,— ложился у кроватки, ужимался. Он бы сразу и под кровать заполз, но туда даже одна голова его не подлезала... Вовка хозяйничал: доставал из кладовки хлеб, кидал волку полбуханки. Волк, если в тайге ночью не подхарчивался, хлеб глотал. Вовка отрезал сала. Волк вежливо обнюхивал шматок, отворачивался — солёное... Между прочим, у меня он хлеба никогда не брал. 

Он любил окорок. Вовка отрезал ему окорока, не жалея. Волк много не глотал — понимал, зверюга, что именно за окорок и Вовке и ему заодно попадало от Танечки.