Затем, высвободив руку, Жан Уллье порылся в кармане и протянул маркизу клочок простой бумаги, сложенный как письмо. Взяв его в руки, маркиз де Суде развернул его и прочитал.
По мере того как он читал, его лицо озарялось радостью.
— Жан Уллье, — сказал он, — позови девушек, позови всех… Нет, подожди, принеси вначале мою шпагу, пистолеты, карабин, все мое военное снаряжение, подсыпь Тристану овса. Мой дорогой Уллье, кампания начинается! Наконец-то она начинается! Берта! Мари! Берта!
— Господин маркиз, — спокойным голосом заметил Жан Уллье, — для меня кампания началась еще вчера в три часа.
На зов маркиза примчались обе девушки.
У Мари были покрасневшие и распухшие глаза.
Берта сияла.
— Девушки, — обратился к сестрам маркиз, — вы отправитесь вместе со мной! Но сначала прочитайте, поскорее прочитайте.
И он протянул Берте письмо, которое только что ему передал Жан Уллье.
Письмо было следующего содержания:
— Итак, — спросила Берта, — мы едем?
— Черт возьми! — воскликнул маркиз.
— Отец, в таком случае, — сказала Берта, — позвольте представить вам нового рекрута.
— Всегда пожалуйста!
Мари, не проронив ни слова, стояла не шелохнувшись.
Берта вышла и спустя минуту вошла, держа за руку Мишеля.
— Господин Мишель де ла Ложери, — произнесла девушка, голосом выделяя его титул, — спешит доказать, что его величество Людовик Восемнадцатый не допустил ошибки, когда пожаловал ему дворянство.
Маркиз, нахмуривший брови, когда услышал имя Мишель, постарался ничем не выдать своих чувств.
— Я с интересом буду наблюдать, как господин Мишель достигнет поставленной цели, — наконец сказал он.
И он произносил эту короткую фразу таким же тоном, каким, вероятно, отдавал распоряжения император Наполеон накануне битв под Маренго и Аустерлицем.
VII
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ОБЛАДАТЕЛЬНИЦА САМЫХ ИЗЯЩНЫХ ВО ВСЕЙ ФРАНЦИИ И НАВАРРЕ НОЖЕК НАХОДИТ, ЧТО ЕЙ БЫ БОЛЬШЕ ПОДОШЛИ СЕМИМИЛЬНЫЕ САПОГИ,
ЧЕМ ТУФЕЛЬКИ ЗОЛУШКИ
Теперь нам, как бы сказал на охотничьем жаргоне Жан Уллье, следует вернуться назад по собственному следу и двинуться в сторону — то есть переместиться во времени на несколько часов назад, чтобы догнать убегавших из замка графа де Бонвиля и Малыша Пьера, ибо, как, вероятно, уже догадался наш читатель, они играют отнюдь не второстепенную роль в нашем повествовании.
Генерал не ошибся в своих предположениях: выйдя из подземелья, вандейские дворяне пробрались через развалины и вышли на дорогу, проложенную в низине. Здесь они остановились, чтобы решить, куда направиться дальше.
Человек, назвавшийся Гаспаром[4]
, склонялся к мысли, что им бы не следовало расставаться. Он заметил, что Бонвиль изменился в лице, когда Мишель объявил о приближении воинского отряда; он также уловил слова, нечаянно оброненные графом: "Прежде всего спасем Малыша Пьера!" — поэтому на протяжении всего пути он не переставал заглядывать в лицо Малышу Пьеру насколько ему позволял слабый отблеск факелов, освещавших им путь, и это привело к тому, что он обращался с ним сдержанно, не отказываясь, однако, от проявления самого глубокого почтения.И неудивительно, что, когда они остановились на дороге, чтобы обсудить планы дальнейших действий, он произнес пламенную речь.
— Вы сказали, сударь, — сказал он, обращаясь к графу де Бонвилю, — что от спасения особы, которую вы сопровождаете, зависит успех всего нашего дела. Но разве из этого не следует, что мы должны быть все время рядом, чтобы в случае опасности — а она подстерегает нас на каждом шагу — прикрыть эту особу нашими телами?
— Да, несомненно, — ответил граф де Бонвиль, — если бы речь шла о заурядной стычке с врагом, но в данное время мы всего-навсего беглецы, и чем меньше нас будет, тем больше шансов на успех.