Волчицы из Машкуля

— За голову человека, что стоит перед вами, дадут столько золота, сколько она весит, и, если вы посчитаете нужным, вы нас можете выдать властям. И тогда, как я вам уже сказал, вы одновременно отомстите за мужа и разбогатеете.

— Жан Уллье, — ответила твердым голосом вдова, — Бог наказал нам проявлять милосердие ко всем людям, независимо от того, какое место они занимают под солнцем. В мою дверь постучались двое страждущих, и я не могу оттолкнуть их; двое изгнанников попросили приюта, и скорее у меня над головой рухнет крыша, чем я их выдам.

Затем просто, но в то же время с подобающей моменту торжественностью она произнесла:

— Жан Уллье, входите смело в мой дом, он открыт для вас и ваших спутников.

Они переступили порог.

Пока Малыш Пьер помогал Жану Уллье усадить Бонвиля на стул, старый егерь шепнул ему на ухо:

— Сударыня, спрячьте прядь светлых волос, выбившуюся из-под парика; по ней я догадался о том, кто вы есть на самом деле, и сказал это приютившей нас женщине. Не стоит, чтобы об этом узнали все вокруг.

IX

ПЕРЕД МЕРТВЫМИ ВСЕ РАВНЫ

В тот же день, часа в два пополудни, мэр Ла-Ложери отправился в Машкуль, чтобы купить, как он сказал, вола; на самом же деле он хотел разузнать подробности событий прошлой ночи, потому что сей достойный государственный муж имел к ним свой особый интерес, о чем легко может догадаться читатель.

Доехав до брода Пон-Фарси, он увидел, что подручные мельника поднимали на руки тело сына Тенги, в то время как вокруг теснились женщины и мальчишки, наблюдавшие за происходившим с присущим их полу и возрасту любопытством.

Когда мэр Ла-Ложери ударил свою клячу хлыстом, чтобы заставить ее въехать в воду, головы крестьян повернулись в его сторону и, словно по приказу, разговоры стихли, хотя только что велась оживленная, если не сказать горячая перебранка.

— Эй, парни, что здесь происходит? — спросил Куртен, чья лошадь наискось пересекла реку и вышла к собравшимся на берегу крестьянам.

— Мертвец, — ответил лаконично, как истинный вандейский крестьянин, один из подручных мельника.

Посмотрев на покойника, Куртен увидел, что тот был одет в военную форму.

— К счастью, — сказал он, — он не из наших мест.

Несмотря на свои верноподданнические взгляды, мэр

Ла-Ложери остерегся проявить сочувствие к солдату Луи Филиппа.

— Господин Куртен, как раз вы и не угадали, — ответил мрачным голосом человек в коричневой куртке.

Обращение "господин", произнесенное с некоторым почтением в голосе, отнюдь не польстило самолюбию арендатора из Ла-Ложери, учитывая обстановку, сложившуюся в округе и в целом по стране; ему было известно, что это слово в устах крестьянина, когда он не хотел выказать особое уважение, было сродни ругательству или содержало угрозу, что не могло не насторожить Куртена.

В самом деле, мэр Ла-Ложери — надо отдать ему должное — не принял обращение "господин" за проявление почтительного к себе отношения и тут же решил действовать с особой осмотрительностью.

— Между тем, как мне кажется, — продолжал он елейным голосом, — военная форма свидетельствует о принадлежности покойника к полку егерей.

— Ба! Военная форма! — прервал его все тот же крестьянин. — Как будто вам неизвестно, что охотники на людей (Именно так вандейцы называют рекрутский набор.) проявляют к нашим сыновьям и братьям не больше уважения, чем к другим. Как мэр может этого не знать?

Вновь наступившая мертвая тишина показалась Куртену столь тяжелой, что он заговорил.

— И вам известно имя несчастного парня? — спросил Куртен, безуспешно пытавшийся выдавить из глаз хотя бы одну слезинку.

Все по-прежнему молчали.

Тишина становилась все многозначительнее.

— А были ли еще жертвы? Например, среди местных крестьян? Я слышал, что было несколько ружейных выстрелов.

— Что касается других жертв, — ответил все тот же крестьянин, — я знаю только вот эту, хотя над телом усопшего христианина грех ее так называть.

И с этими словами крестьянин повернулся и, глядя в упор на Куртена, указал пальцем на труп пса Жана Уллье, оставшийся лежать на берегу наполовину погруженным в воду реки.

Метр Куртен смертельно побледнел. Он закашлялся так, словно чья-то невидимая рука схватила его за горло.

— Что это? — спросил он. — Собака! Ах, к чему оплакивать подобные жертвы, если лучше приберечь слезы для более подходящего случая.

— Э! Господин Куртен, — заметил крестьянин в коричневой куртке, — за кровь собаки тоже кто-то должен ответить, и я уверен, что хозяин несчастного Коротыша расквитается с тем, кто пристрелил его пса на выезде из Монтегю свинцовой дробью, предназначенной для волков. В теле собаки остались три дробины.

После этих слов крестьянин, словно посчитав, что он сказал достаточно, и не ожидая ответа, повернулся к Куртену спиной, перебрался через изгородь и скрылся за ней.

Что же касалось подручных мельника, то они возобновили свой путь, неся покойника на руках.

Женщины и дети последовали за траурной процессией, громко и взволнованно молясь.

Куртен остался один.