Волчицы из Машкуля

— Пусть это задумка вашего отца, — возразил старый егерь, — это его право, но я-то считаю совсем по-другому.

— И что же?

— Надо, чтобы каждый оставался в своем стане.

— И?

— А то…

— Ну, говори, раз начал.

— Хорошо, так вот, господин Мишель не может быть одним из наших.

— Почему же? Разве господин Мишель не роялист? Мне кажется, что за последние два дня он представил достаточно доказательств преданности нашему делу.

— Не спорю, но что вы от нас, крестьян, хотите, мадемуазель Берта? У нас есть пословица: "Каков отец, таков сын". Она не позволяет нам поверить, что господин Мишель стал роялистом.

— Хорошо, вы вынуждены будете в это поверить!

— Возможно, но пока…

И вандеец снова нахмурил брови.

— Что пока?.. — спросила Берта.

— А пока я вам скажу, что такому старому солдату, как я, не пристало быть рядом с человеком, которого у нас не уважают.

— В чем же вы его можете упрекнуть? — спросила Берта с досадой в голосе.

— Во всем.

— Но это значит ни в чем, если нет объяснения.

— Ну хорошо, вопрос в его отце, в его происхождении…

— Его отец! Его происхождение! Заладили одно и то же! Так вот, метр Жан Уллье, — произнесла Берта, нахмурив брови в свою очередь, — знайте: именно его отец и происхождение стали причиной того, что я приняла участие в судьбе этого молодого человека.

— Как это?

— А вот как: моя душа взбунтовалась против несправедливых обвинений, которые мы и наши соседи обрушивали на голову этого несчастного молодого человека; мне надоело слышать, как его попрекают происхождением, которое он не выбирал, отцом, которого он не знал, ошибками, которых он не совершал, а возможно, и его отец не имел к ним никакого отношения; все это показалось мне настолько мерзким и отвратительным, что я решила подбодрить молодого человека, помочь ему исправить ошибки прошлого, если они действительно были, и доказать на деле храбрость и преданность, чтобы впредь никакой клеветник не осмеливался чернить его имя.

— Это не имеет значения! — не сдавался Жан Уллье. — Как бы он ни старался, я никогда не смогу с уважением относиться к его имени.

— А все же, метр Жан, вам придется его уважать, — произнесла Берта твердым голосом, — когда это имя станет моим, как я надеюсь.

— О! Хотя я и слышу ваши слова, до сих пор не могу поверить, что они выражают ваши мысли! — воскликнул Жан Уллье.

— Спроси у Мари, — сказала Берта, оборачиваясь к сестре (та, белая как мел, затаив дыхание слушала их спор, словно от его исхода зависело жить ей или умереть). — Спроси у моей сестры. Я ей открыла свое сердце, и ей хорошо известны все мои печали и надежды. Ты же знаешь, Жан, как я ненавижу ложь и как мне противно перед собой и особенно перед вами скрывать то, что я думаю на самом деле. И потому я счастлива признаться во всем. И вам я скажу со своей неизменной прямотой: Жан Уллье, я его люблю!

— Нет, нет, заклинаю вас, мадемуазель Берта, не говорите так! Я всего-навсего простой крестьянин, но раньше… когда вы были совсем крошкой, вы разрешили называть вас дочкой, и я вас полюбил и сейчас люблю вас обеих так, как ни один отец не любил до сих пор своих собственных детей! Так вот, старик, что был у вас нянькой, держал вас на коленях, баюкал по вечерам, так вот, этот старик, что не мыслит жизни без вас, на коленях умоляет об одном: мадемуазель Берта, не любите этого человека!

— Но почему же? — спросила, теряя терпение, девушка.

— Потому что, и я говорю вам это от чистого сердца, союз между вами невозможен, чудовищен и отвратителен!

— Мой бедный Жан, твоя привязанность к нам заставляет тебя все преувеличивать. Я надеюсь, что господин Мишель меня любит так же, как я его, а в своих чувствах к нему я не сомневаюсь. И если он своими делами заставит людей забыть то, что связано с его именем, я буду счастлива стать его женой.

— Хорошо, в таком случае, — произнес Жан Уллье с удрученным видом, — на старости лет мне придется искать других хозяев и другую крышу над головой.

— Но почему же?

— Потому что, каким бы нищим ни был Жан Уллье сейчас или в будущем, он никогда не согласится жить под одной крышей с сыном отступника и предателя.

— Замолчи, Жан Уллье! — воскликнула Берта. — Замолчи! Или я тоже могу разбить твое сердце.

— Жан! Мой добрый Жан! — прошептала Мари.

— Нет, нет, — произнес старый егерь, — надо, чтобы вы знали обо всех распрекрасных поступках, совершенных теми, чье имя вы так спешите поменять на свое.

— Жан Уллье, ты больше не произнесешь ни единого слова! — воскликнула Берта, и в ее голосе послышались грозные нотки. — Послушай, я тебе открою секрет: мне часто приходилось спрашивать свое сердце, кого оно больше любит, отца или тебя, но еще одно оскорбление в адрес Мишеля, и ты для меня станешь только…

— Лакеем? — прервал ее речь Жан Уллье. — Да, но лакеем, не запятнавшим своей чести, всю свою жизнь честно исполнявшим свой долг и никого не предававшим. И этот лакей имеет право сейчас крикнуть: "Позор сыну того, кто за деньги продал Шаретта, как Иуда продал Христа!"