Волчицы из Машкуля

— Да, да, — произнес он, — я убежден, что они сейчас кусают себе пальцы.

— Я разделяю ваше мнение, но позвольте мне, дорогой маркиз, откровенно высказать вам мою мысль до конца.

— О! Прошу вас.

— Как мне кажется, они не очень-то нам доверяют.

— Не может быть.

— Постойте! Вы не знаете, что я хочу сказать. Они решили: "Женщина помешает нам на марше; при отступлении она свяжет нас по рукам и ногам; чтобы обеспечить ее безопасность и охрану, нам придется выделить солдат, которым мы могли бы найти лучшее применение". Им и в голову не пришло, что мне удастся преодолеть все слабости, присущие моему полу, и что мне не надо занимать мужества, чтобы быть на высоте поставленной передо мной задачи; и разве нельзя допустить, что они подумали и о вас не самое лестное?

— Обо мне? — воскликнул г-н де Суде, разгневавшись от одного только такого предположения. — Но, кажется, мне не раз предоставлялся случай доказать свою храбрость!

— О, мой дорогой маркиз, никто с вами не спорит; но, возможно, учитывая ваш возраст, они рассудили, как и в моем случае, что только в сильном теле может быть здоровый дух…

— Ну, это уж слишком! — прервал его с негодованием старый дворянин. — С пятнадцатилетнего возраста я не пропустил ни одного дня, чтобы не провести в седле шесть, восемь, а порой и десять и даже двенадцать часов подряд! Несмотря на мои седины, мне неизвестно, что такое усталость! Посмотрите, на что я еще способен!

И, схватив табурет, на котором он сидел, маркиз с такой яростью ударил им о каминную решетку, что тот разлетелся на куски, сильно повредив решетку.

Подняв высоко над головой ножку несчастной табуретки, оставшуюся в его руках, он спросил:

— Скажите, метр Малыш Пьер, много ли найдется молодых щёголей, способных на такое?

— Боже мой, — произнес Малыш Пьер, — мой дорогой маркиз, я нисколько не сомневаюсь в ваших способностях, и я буду первым, кто скажет этим господам, что они ошибаются, считая вас немощным инвалидом.

— Считают меня инвалидом? О Боже! — воскликнул маркиз, распаляясь все больше и больше и окончательно забывая о том, кто находился рядом с ним. — Считают меня инвалидом! Хорошо же, сегодня же вечером я им прямо в глаза скажу, что отказываюсь выполнять данное мне поручение, превратившее меня, достойного дворянина, в презренного тюремщика…

— В добрый час! — произнес Малыш Пьер.

— И это поручение, — продолжал маркиз, меря большими шагами комнату, — которое вот уже два часа, как я исполняю, я пошлю ко всем чертям!

— О-о!

— А завтра, да, именно завтра, докажу им, какой я инвалид.

— Увы! — философски ответил Малыш Пьер. — Мой дорогой маркиз, мы не знаем, что ожидает вас завтра. И было бы ошибкой с вашей стороны строить планы на завтрашний день.

— Как это так?

— Вы уже поняли, что наше движение не нашло в народе широкой поддержки, как мы вначале надеялись; кто знает, не станут ли услышанные нами выстрелы последним салютом нашему знамени?

— Хм! — произнес маркиз с яростью бульдога, кусающего свою цепь.

В этот миг их беседа была прервана криками о помощи, доносившимися из сада. Они бросились к дверям и увидели, как Берта (маркиз поручил ей вести наружное наблюдение) вела в дом с трудом державшегося на ногах незнакомого крестьянина. На ее крики к ней на помощь примчались Мари и Розина.

Берта подвела к дому крестьянина лет двадцати — двадцати двух, раненного в плечо.

Бросившись навстречу, Малыш Пьер успел усадить крестьянина на стул, прежде чем тот потерял сознание.

— Ради Бога, уходите, — произнес маркиз, — мы сами справимся и перевяжем беднягу.

— Почему же я должен уйти? — спросил Малыш Пьер.

— Потому что не всякий может вынести вид крови, и я бы не хотел, чтобы вы упали в обморок.

— Вы такой же, как и все, — и я уже склонен думать, что наши друзья не так уж и не правы в суждениях обо мне и о вас.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы, так же как и другие, считаете меня трусом.

Затем, увидев, что Мари и Берта уже приготовились к перевязке раненого, Малыш Пьер приказал:

— Оставьте этого храбреца, я один, слышите, один, перевяжу его рану.

И, взяв ножницы, Малыш Пьер распорол уже пропитанный кровью рукав, обнажил рану и, промыв ее, приложил корпию и перевязал.

В эту минуту раненый открыл глаза и пришел в себя.

— Какие новости? — спросил маркиз, не в силах больше скрывать свое нетерпение.

— Увы! — произнес раненый. — Наши парни уже ощущали вкус победы, когда их атака была отбита.

Малыш Пьер, не изменившись в лице во время перевязки, вдруг стал бледнее полотна, которым он перевязал рану.

Он только что закрепил повязку последней булавкой.

Схватив старого дворянина за руку, он потянул его к двери.

— Маркиз, — произнес он, — вам должно быть известно, — ведь вы уже дрались с синими во времена великой войны, — что надо делать, когда родина в опасности?

— Тогда, — ответил маркиз, — все должны взяться за оружие.

— Даже женщины?

— И женщины, и старики, и дети!

— Маркиз, сегодня из наших рук выпадет белое знамя и, возможно, навсегда, и потом вы первый меня осудите за то, что я не сделал для победы ничего кроме бесплодных и бессильных заверений?