Вольф Мессинг

Оперировать такого высокопоставленного больного имел право только сам директор института, профессор Бураковский. Он высказал опасение, что операция лишь ускорит конец. Но и ничего не предпринимать неотложно — роковая потеря времени. Создалась щекотливая ситуация. Только после приказа “свыше” — оперировать — Бураковский мог принять окончательное решение.

В эти тревожные минуты ко мне подходит моя секретарша и говорит, что звонил Мессинг и просил срочно с ним связаться. Перезваниваю ему.

— Тайболе, передай своему шефу: немедленно приступить к операции. Это мой друг, и я советую не терять ни секунды!

Я рассказываю о колебаниях Бураковского, но Мессинг перебивает меня:

— Все закончится благополучно, заживет, как на собаке. А твой шеф будет представлен к награде. Так ему и скажи.

В конце концов, не видя иного решения, Бураковский согласился на операцию, рассчитывая только на чудо.

Закончилась многочасовая операция, прошли и первые критические дни, и вот уже Жуковского переводят в клинику имени Бурденко на долечивание — всякая опасность миновала. А ведь только недавно можно было заказывать траурные венки! И не позвони Мессинг вовремя — промедление смерти подобно… Тут же, по горячим следам, подтвердилось и его предсказание о карьере Бураковского. Ему присвоили звание члена-корреспондента Академии медицинских наук СССР и вручили орден за удачную, проведенную впервые в стране, операцию…

…Когда я спросила после благополучного исхода операции: шел ли он на риск с генералом Жуковским, советуя немедленную операцию, Мессинг ответил:

— Я об этом даже не думал. Просто в сознании возникла цепочка — “операция” — “Жуковский” — “Жизнь”. И все».

Добавлю, что об этом чуде мы знаем только со слов Татьяны Лунгиной. В мемуары Мессинга этот эпизод не попал, так как случился позже их завершения. Генерал-полковник Сергей Яковлевич Жуковский на шесть лет пережил Мессинга. Он умер 10 ноября 1980 года. А хирург Владимир Иванович Бураковский дожил даже до публикации мемуаров Лунгиной. Он скончался 22 сентября 1994 года в Москве в возрасте 72 лет и, теоретически, имел возможность ознакомиться с ее книгой. Правда, неизвестно, произошло ли это на самом деле. Но, что характерно, из воспоминаний Лунгиной не ясно, сообщила ли она Бураковскому о призыве Мессинга немедленно приступить к операции, или Владимир Иванович сам пришел к такому решению. Если верно последнее, то Татьяна могла подумать, что Мессинг телепатически передал ему веру в необходимость оперировать генерала немедленно.

Журналист и писатель Рэм Щербаков, входивший в основанный Михаилом Хвастуновым «Клуб любознательных» и ставший научным редактором книги Вольфа Мессинга «Я — телепат», представлявшей собой полную версию записанных Хвастуновым мемуаров Мессинга, вспоминал: «Вольф Григорьевич любил называть себя артистом. В его облике действительно было много артистического. Резко очерченный профиль и длинные, ниспадавшие на плечи волосы заставляли вспомнить портрет Паганини. И все же в выступлении отсутствовала главная артистическая черта — легкость. Морщины на лице Мессинга собрались в глубокие складки, на лбу выступила испарина, руки заметно дрожали. Он нервничал, сердился, требовал от “индуктора" сосредоточенности. Казалось, что артист выполняет тяжелую, не очень любимую работу, и зрителю становилось неудобно перед пожилым человеком, вынужденным так напрягаться».

Рэм Щербаков также поведал о том, как Мессинг и Хвастунов писали книгу мемуаров: «Работал Михаил Васильевич напористо и самозабвенно. Так что поначалу Вольфу Григорьевичу приходилось часто бывать на Беговой улице “по долгу службы”, а потом он привык и привязался к нашей молодежной компании, собиравшейся у Михваса что-то обсудить, отметить или просто потрепаться». Однако в данном случае Рэм Леонидович ошибся. Мы уже знаем, что в действительности мемуары Мессинга писались не в квартире Хвастунова на Беговой, а на его даче в Барыбине.

По словам Щербакова, Мессинг «жил в своем мире, привык к нему и не находил нужным кого-либо воспитывать или образовывать. Попытка разгадки, намеченная в этой книге, принадлежит, скорее всего, литобработчику — Михвасу. Мессинг не был склонен к теоретизированию. Человек он был конкретный, заземленный и начисто лишенный фантазии. По его собственному выражению, он был “больной на точность”. Если Вольф Григорьевич обещал быть в семь часов, то по звонку в дверь можно было ставить часы. Все эти человеческие качества заставляют относиться к его рассказам с полным доверием, как бы удивительно они ни выглядели».

Здесь Щербаков, несомненно находившийся под сильнейшим впечатлением от дара Мессинга, склонен некритически доверять рассказам Вольфа Григорьевича о самом себе и будто бы совершенных им чудесах. Но черты характера Мессинга, как представляется, он передал довольно точно. Тут и почти болезненный педантизм, тут и отсутствие творческого воображения и творческого начала во всем, что не было связано с его уникальным даром, тут и замкнутость в том, что касается личной жизни.