Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

— Нету Архипа Макаровича. Дома. Остальные кто где: кто в поле, кто на плантации, кто на коровнике. Кто где, — и снова уткнулся в какие-то вычисления.

— А вы-то что тут делаете, Терентий Ильич? — спросил Астафьев, улыбаясь.

— Колдую, — ответил человек. — Аль по-другому: нормальное перевожу в головоломку. А! Иван Яковлевич! — узнав Астафьева, воскликнул он. — Через очки-то и не распознал вас.

— Здравствуйте, Терентий Ильич, — подавая руку, проговорил Астафьев. — В самом деле, что вы тут колдуете? Секретарю обкома, товарищу Мореву, интересно.

Терентий Ильич, заместитель предколхоза, снял очки, дыхнул на стеклышко, протер его рукавом рубашки и посмотрел в лицо Акима Морева.

— Вон вы какой, Аким Петрович. Слух среди нас: нашу руку держите? Правильно. — И ткнул карандашом в бумагу, исписанную цифрами. — Головоломкой занимаюсь. Я так думаю, собери всех бухгалтеров Москвы, и те закружатся до одурения. Рубль — ясно. Трудодень — туман. Так вот ясное положено перевести в туман, то есть рубль в трудодень.

— Ничего не понимаю, — недоуменно глядя на Астафьева, произнес Аким Морев.

А Астафьев в этот миг подумал: «Все равно теперь все откроется… но лучше не здесь», — и, деланно смеясь, проговорил:

— Шутит он. Терентий Ильич у нас любит пошутить. Пойдемте к Усову.

— Хороша шуточка: целые дни за столом торчу, аж голова гудит, как паровоз! — вдогонку им прокричал заместитель председателя.

На улице Аким Морев и Астафьев переглянулись. Аким Морев глянул на Астафьева со скрытым подозрением: «А что, Усов-то твой не закладывает?» Астафьев же посмотрел на секретаря обкома со скрытым страхом: «А и в самом деле скверно: все на работе, а председатель дома». Но через какую-то минуту Астафьев махнул рукой, как бы говоря: «А, была не была», — и предложил:

— Пошли!

Шатровый домик Усова красовался на красной стороне улицы и был так разукрашен резьбой, что посмотришь на нее, и глаза разбегаются: тут один рисунок, там другой, а вот здесь вроде висят широкие кружева. Ворота крепкие и тоже украшены резьбой, окрашены, как и весь дом, в голубой цвет.

— Ничего себе, а, живет Усов-то? — подозрительно усмехаясь, произнес секретарь обкома.

— Что же? Очень хорошо. Не лицемерит, а показывает пример, — уверенно произнес Астафьев, хотя все еще боялся, что они застанут председателя за каким-нибудь личным делом или, что хуже, спящего. Поэтому, войдя во двор, он закричал:

— Эй! Хозяин! Принимай гостей!

На его зов из-под сарайчика выглянул Усов, пряча за спину правую руку. И походил он в это время на борца: крепкий, с желтовато-медным отливом кожи. Улыбнувшись во все лицо, он взмахнул правой рукой, в которой блеснул окровавленный нож.

— Иван Яковлевич! А кто там за тобой? О! Аким Петрович! Вот гости, так гости! Да я сейчас управлюсь. Глядите-ка, жирен, стервец. Боровок, — и Усов пошлепал ножом по задку боровка, продолжая без всякого смущения: — Скоро сын из вуза на каникулы вернется. Уля, моя жена, и сказала: «Коли. Виктору костюм надо шить». Ну, я и чиркнул боровка. А вечером некогда: собрание колхозников у нас и мой доклад… Уля! — неожиданно громогласно позвал он. Когда на крылечке появилась женщина с густыми черными бровями, перетянутая в талии, и черными острыми глазами окинула прибывших, Усов добавил: — Уля! Гости к нам. Давай их свежей свининкой угостим. Хорошие гости!..

За столом, подмигивая жене, чтобы почаще подкладывала гостям свининки, Усов рассказал, как они живут с женой. Говорил он посмеиваясь и все отклонялся, ожидая шлепка от Ули.

— Она ведь у меня татарка, магометанка, стало быть, а я православный… Как поссоримся из-за чепухи какой-нибудь, я ей нарочно свиное ухо покажу, она и вспылит. Вот такое. — Он вцепился в край полы пиджака, и действительно она приняла форму уха.

— Опять за эго? Опять? — И Уля, тихо смеясь, несколько раз с силой шлепнула по твердому плечу Усова и от боли затрясла рукой. — Железный.

Гости расхохотались, а Усов громче всех. Затем он оборвал хохот и, посерьезнев, заговорил о полеводстве, животноводстве, овощеводстве и даже вступил в спор с Астафьевым о применении ультрафиолетовых лучей при выращивании цыплят и поросят.

Аким Морев, решив, что сейчас разгорится длительный спор, стал наводить разговор на то, что взволновало его и зачем он приехал сюда:

— Ну, а народ работает? Переселенцы как?

— Не нарадуюсь. Есть, конечно, и такие — вечно ворчат. Но их капля в море. Маловато мы колхозникам выдали в прошлом году, вот беда.

— А сколько?

— По три килограмма зерна и по восьми рублей деньгами на трудодень, конечно. Ну, там капусты, огурцов, помидоров и арбузов.

— Хвастаетесь! — грубовато сказал Аким Морев. — Какой же это задушевный разговор у нас с вами получится, если вы так со мной?..

Усов откинулся на спинку кресла, а Уля обидчиво уставилась на Акима Морева, как бы говоря: «Он-то, мой сокол, и хвастается? Да он сейчас тебе весь свой план развернет».

Усов же опустил голову и глухо произнес:

— Дадим колхознику ложку каши на месяц и кричим в печати: вот какие мы добрые! А когда говоришь: этого мало, — тебя упрекают: хвастаешься.