Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

Астафьев прислал докладную записку. Его, видимо, обеспокоила неопределенность суждений секретаря обкома, когда председатель колхоза «Дружба» Усов высказался о шаткости системы трудодня. И вот теперь Астафьев в докладной записке писал уже без оглядки, со страстью доказывая правоту Усова. Да и цифры разительные. Два колхоза, «Партизан» и «Дружба», имеют почти равную площадь пахотной земли; и тут и там, кроме коренных жителей, переселенцы из Орловской области; и тех и других обслуживает МТС. А какая разница!

«В колхозе «Партизан» колхозники за прошлый год в личное пользование получили от колхозного хозяйства шестьсот сорок две тысячи рублей (переведите — сто граммов зерна на трудодень), а от приусадебных участков — четыре миллиона сто сорок тысяч. В «Дружбе» колхозники от колхозного хозяйства за прошлый год получили двенадцать миллионов рублей, а от приусадебных земель триста двадцать восемь тысяч рублей. Судите сами, Аким Петрович, что кормит колхозников тут и там. И поверьте, дело здесь не только в Гараниных и Усовых, но и в системе распределения и оплаты труда в колхозах».

И Аким Морев в напряжении морщит лоб: «Да-да-да». В чем-то основном и главном они правы, наши замечательные старатели колхозных полей, но мне-то ведь не положено вот так: взял, да и шарахнул сплеча. Надо вопрос досконально изучить! Досконально? Словцо Гаранина: у того все досконально». И опять Аким Морев вышел в маленькую боковую комнатку, чтобы переменить рубашку, и опять повторил все те же слова: «Хоть выжми», — но уже с большим злом. А когда вернулся в кабинет, то чуточку удивился: пахло все той же удушливой гарью, но рыжий поток прочернел, а по углам уже кучилась тьма. Что-то мрачно-черное ползло через открытые окна с улицы.

— Что такое? — проговорил он и выглянул в окно.

Вдали за крышами домов виднелась Волга, разрезанная песчаной косой. И река и коса покрыты темно-рыжей мутью. Такая же муть лежит на улицах, на деревьях, на домах, и воздух густеет, словно кто-то невидимый то и дело подбавляет в него черноты, а верхушки деревьев, до этого неподвижные, встряхиваются, будто собираются куда-то удрать.

И вдруг над головой послышался треск — скрипучий и протяжный, как будто разорвался снаряд, а следом за этим три крупные капли упали на соседнюю, еще не окрашенную железную крышу и расползлись по ней пятнами.

Гром громыхнул еще раз, как бы пробуя свои силы, а затем, ухнув, пошел бросать во все стороны удары — с треском, с хрипотой, с завыванием, со сверкающей молнией. Все смешалось; густая стена ливня обрушилась на город, скрыв от взора Акима Морева Волгу, соседние крыши, недостроенные дома, краны, красные флажки. В кабинет ворвался буранный ветер. Он взвил к потолку гардины, разметал со стола бумаги (они летали, словно белые голуби) и, побуйствовав, выскочил на улицу, утягивая за собой полотнища занавесей.

Аким Морев еще не успел прийти в себя, как бумаги, разметанные ветром, уже опустились на пол, на диван, на длинный стол и стулья, а ливень, окатив город, побежал на юг, навстречу жаркому дыханию пустыни и, все еще ворча, как бы оглядываясь назад, отбивался ударами грома.

И странно, первыми на прохладные крыши из чердаков выбрались кошки, за ними откуда-то из своих птичьих укрытий повыскакали дрозды, суетливые воробьи, медлительные хитровато-трусливые вороны и заворковали самцы голуби, каждый старательно ухаживал за «дамой». А вот на улицах появились и ребятишки. В трусиках или задрав штанишки, носятся по лужам.

Раскрылись в домах окна, двери на балконы… И город, протянувшийся по берегу Волги на семьдесят километров, со своими заводами, фабриками, театрами, школами, вздохнул полной грудью и загудел людскими голосами.

В кабинет вошли Александр Пухов и Опарин. Последний еще с порога, взмахивая руками, торжественно прокричал:

— Миллионы, Аким Петрович! Миллионы!

Аким Морев уже понимал, о чем так возвышенно возвещает предоблисполкома, однако спросил:

— О чем это вы, Алексей Маркович?

— Туча кинула на поля миллионы! — Опарин ринулся к окну.

— Но ведь это ливень не повсеместный, Алексей Маркович.

— Жару собьет, дыхание пустыни оборвет, а нам сейчас ничего другого и не надо: высокий урожай обеспечен.

— Досконально?

— Досконально! А чего же вы смеетесь, Аким Петрович? Знаете что? Теперь продукты в город богатеи-колхозы повезут. До ливня — туго: а вдруг суховей? А теперь гужом пойдет… и душа моя отходит. Признаться, несколько ночей не спал. Одно в голове: «Чем кормить город?» А сейчас? Везут! Везут, братцы!

Аким Морев, вспомнив письмо секретаря ЦК, подумал: «Да. Вот закупаем, и колхозники повезли продукты в город. Видимо, секретарь прав».

— Ты вот что, Маркыч, — заговорил Пухов, иронически улыбаясь. — От твоего восхищения миллионов не прибавится и не убавится. А ты лучше расскажи, какова строится из бумаг башня до небес.

Опарин опустился в огромное кресло и, выглядывая из него, как подросток, хмуря белый лоб, произнес:

— Аким Петрович, сколько еще лет мы будем любоваться красотой нашей местной?

— Чем это?

— Не чем, а кем! Сухожилиным.