Волгины

Вдруг заросли орешника распахнулись, и впереди возник остов санитарной машины с помятым кузовом и клочьями полотняного навеса. Вокруг нее валялись кучи тряпья и какие-то бесформенные комки. Над одним из них Саша увидел склоненную девушку. Она стояла на коленях и разматывала ярко белевший при пасмурном дневном свете бинт.

Саша не сразу узнал Таню, а узнав, остановился, опустил свой так и оставшийся неразряженным, облепленный грязью пистолет…

— Нам нельзя задерживаться, — сказал Саша Мелентьев, беря и поднимая Таню подмышки. — Встаньте же…

Губы ее дрожали, в глазах застыл ужас.

Таня молча показала на распростертые неподвижные тела, будто спрашивая, что с ними делать.

— Среди них есть живые? — спросил Саша. Он был бледен, из прокушенной губы на подбородок тоненькой алой ниточкой сбегала кровь.

— Они все умерли. Живой только вот этот, да и этот, наверное, скоро… — заикаясь, ответила Таня.

Плохо повинующимися руками она быстро перевязала двух раненых из группы Мелентьева. Столпившиеся вокруг изуродованных неподвижных тел бойцы, отдавая безмолвную честь погибшим, сняли каски…

22

Алексей лежал на вязкой, недавно вспаханной зяби, переводя дыхание после перебежки. Дождь промочил его насквозь, белье прилипло к телу, но ему было жарко. Непрерывная стрельба из автоматов, мелькание огневых вспышек, разрывы мин довели его до отупения. Все, что совершалось вокруг, он воспринимал теперь смутно. С налитыми кровью глазами, по какой-то случайности не задетый еще ни одним осколком, он появлялся среди бойцов там и сям, вызывая своим равнодушием к смерти удивление и невольное желание повиноваться ему во всем.

От батальона осталась одна горстка. Этой горстке предстояло последнее испытание: придерживать воображаемую дверцу, прикрывавшую вход в лощину, пока не закончится выход всей дивизии, отойти с боем через узкую щель и соединиться с арьергардом отбивающихся от немцев войск. Дверца уже трещала под напором вражеских атак.

Немецкие танки, зеленые и тупорылые, ревели на окраине села. Над головами бойцов висел непрерывный минный скрежет. К Алексею подползал, вытянув и без того длинную шею, Пичугин. С небритого его подбородка стекала мутная дождевая водица.

— Что нового, Пичугин? — еле ворочая сухим языком, спросил Алексей.

— Дивизия прорвалась. Есть приказ отходить. Третий взвод прикрывает, — с трудом разжал губы Пичугин.

И Алексей впервые заметил, что у лейтенанта нет двух передних зубов.

— А капитан и начштаба живы?

— Капитан на левом фланге. Начштаба слегка царапнуло.

Рота уже стекала в буерак, оставляя изрытый, дымящийся многочисленными воронками рубеж. Алексей решил до конца остаться с третьим взводом, прикрывавшим отход батальона. Он лежал позади отстреливающейся цепи. Во взводе оставалось человек двенадцать, в том числе Дудников и Микола со своим пулеметом. Было слышно, как, сердито урча, шли по размокшей, слякотной улице немецкие танки.

— Товарищ комиссар, вы бы уходили, — предложил Пичугин.

— Я уйду вместе со взводом, — ответил Алексей.

Из недалекого леска в поредевшей дождевой дымке показались немецкие пехотинцы. Захлебываясь, часто застрочил пулемет Дудникова.

Мгновенно нарастающий визг и клохтанье, с каким летят тяжелые мины, разорвали воздух, и в то же мгновение Алексею показалось, что он повис в воздухе, кружась в горячей, спирающей дыхание мгле. Потом ощущение полета и мглы прекратилось, и непроницаемая завеса опустилась на сознание Алексея…

Очнулся он от толчка. Чьи-то руки крепко сжимали его подмышками, голова упиралась в широкую, хрипевшую, как мех, грудь. Острый запах солдатского пота бил в ноздри. Ноги Алексея — он это чувствовал — волочились по вязкой земле. Тупая боль в боку перехватывала дыхание.

Перед глазами мелькнул клочок серого неба.

— Где я? — спросил Алексей.

— В полной сохранности, товарищ комиссар, — как сквозь вату, донесся голос.

— Дудников? — изумленно пошевелил губами Алексей.

— Он самый, товарищ комиссар.

Дудников выпустил свою ношу, передохнул.

Алексей подобрал одеревенелые ноги, вцепился руками в мокрую траву, привстал. Поросшая мелкими деревьями лощина была затянута редеющей сеткой дождя. Рядом, сидя верхом на пулемете, отдыхал Микола Хижняк.

— В чем дело? — с трудом разжимая губы, спросил Алексей. — Я ранен?

— Как будто ничего. Кровушки не видать. Вас только минкой качнуло, — ответил Дудников. — В бессознательность кинуло. Но все, кажись, обошлось.

— А остальные где? Все вышли? — спросил Алексей, медленно приходя в себя.

Точно издалека донесся голос Дудникова:

— Не все, товарищ комиссар, многие полегли там. Лейтенант Горбылев погиб. Человек тринадцать из роты немец положил — не меньше. Только мы ушли — танки пустил. Да теперь танки не страшные. Не пройдут. Дороги раскисли. Вон наши идут. А вон и санитарная двуколка за вами едет.

Никакой двуколки Алексей пока не видел. Он вдруг вспомнил все: и ураганный минометный вал, и дождевые капли на лице Пичугина, и душную мглу…

— А командир третьей роты? Пичугин? — спросил он.

Дудников махнул рукой: