Волгины

— Мы с Ларионычем тут германцам кое-что наковыряли. Устроились на завод, ну и… сам понимаешь… Немцы хотели наладить производство, ремонт танков и машин, а мы — человек десять нас тут оставили, — правда, большого не делали: не взрывали, не воевали, а так — потихоньку, незаметно в станках детальки какие-нибудь важные поснимаем и спрячем; станки простаивали по два-три дня. А то инструмент растащим, зароем. Много оборудования и деталей, что теперь пригодились и уже пошли в дело, упрятали. Славно ребята поработали… Правда, оккупантское начальство потом хватилось, что тут неладно: никак не клеилось дело с производством… Гестапо пронюхало, взяло трех человек. — Прохор Матвеевич сердито сдвинул брови. — Расстреляли двух стариков, а один вырвался, босиком по снегу в Гниловскую убежал. Нас с Ларионычем тоже чуть не сцапали. Ушли мы по приказанию подпольного штаба. Махнули через Дон — в станицы… Такая обстановка сложилась, а то бы никуда не ушли… Под Армавиром встретились с Красной Армией, потом вместе с ней и вернулся я сюда, — спокойным обычным голосом, как будто рассказывая о чем-то обыденном и незначительном, закончил Прохор Матвеевич.

Павел с почтительным изумлением слушал отца. Ему не верилось, что этот согбенный переживаниями старик, его отец, мот совершать такие дела и вести явно опасную игру со смертью.

— Ну, отец, — растроганно проговорил он. — Да ведь ты — просто герой!

— Э-э, какой там герой. Выдумал еще что!.. — отмахнулся Прохор Матвеевич. — Просто так довелось… Не будем больше вспоминать… Что было, то прошло…

Прохор Матвеевич с сожалением взглянул на тикавшие на стене ходики, спросил строго:

— Об Алешке, Витьке и Татьяне что слышно? За эти восемь месяцев многое могло случиться. Знал я: Витенька в госпитале где-то был, потом перевезли его в другой город. А куда — не знаю. Писал — калекой будет. Скорей говори, что слыхал о них?

Павел рассказал все, что знал о сестре и братьях.

— Алешка и Таня сейчас на Центральном фронте, где-то под Курском. Они сами разыскали мой адрес через наркомат совхозов. А Виктор все еще в госпитале, в Чкалове. С глазами у него было неладно. И с ногой. Последнее письмо получил от него уже в Казахстане. Писал, что наконец-то поправляется. Скоро выпишут, и опять будет летать.

Прохор Матвеевич облегченно вздохнул:

— Ну, слава богу. Вот только бы Таньку с фронта вызволить. Домой ко мне. К чему она там, — пожаловался старик. — Слыхать — медицинский институт скоро вернется в Ростов. Учиться-то Танюшке надобно. Да и вообще дела для нее и в тылу хватит. Город, вишь, в каком разоре.

Старик говорил так, словно война уже подходила к концу и городу не угрожала никакая опасность.

С самого начала, как только Павел вошел в дом, он увидел, что ничего не осталось от прежнего уюта. На окнах, по-прежнему оклеенных матерчатыми полосками, не было занавесок, на подоконниках не стояли любимые матерью фуксии и китайские розы. Всюду — налет пыли, по углам — темные сети паутины. На столе с прорванной скатертью — солдатский котелок и краюшка засохшего хлеба.

Павел тяжело вздохнул. Никогда мать не сядет уже вот в это старое, с потертым плюшем кресло, никогда он не услышит ее голоса. Он подошел к висевшей на стене карте фронтов с воткнутыми в нее бумажными флажками.

— Отмечаешь, отец?

— Отмечаю, — с живостью ответил Прохор Матвеевич. — Теперь-то веселее отмечать. Дело пошло вперед. Вот, видишь? — Старик, невидимому, сел на своего конька, водя желтым от лака зароговевшим ногтем по карте, как опытный стратег, стал развивать свои суждения о дальнейшем ходе наступления.

— Что немец в Таганроге — чепуха! Разве не видишь, он на тычке сидит? Наши-то за его плечами вон куда продвинулись. Сшибут его, очень скоро сшибут. А это видишь? Все идет, как по нотам. Тут отмахнули, потом здесь, теперь очередь за Крымом и за этим языком.

— Ты, отец, рассказываешь так, будто сам командуешь фронтами, — подтрунил Павел. — Ты с Жуковым, а либо с Василевским случайно не знаком?

— Личного знакомства тут не требуется… А всем теперь ясно: погнали врага из Советской страны, вот оно что. Если началось, теперь не остановишь.

Прохор Матвеевич взял с сына обещание, что тот обязательно зайдет к нему после заседания бюро, и они, оживленно разговаривая и подшучивая, вышли на улицу.

5

Вопрос о совхозе стоял на бюро обкома первым. Павел был рад этому. Он хорошо подготовился к докладу, и в то же время волновался больше, чем когда бы то ни было. Чем глубже он вдумывался в положение дел в совхозе, тем сложнее оно ему казалось. С каждым разом, когда он возвращался к анализу вопроса о кадрах, о тракторах и комбайнах или о состоянии дел в животноводстве, тысячи новых нерешенных вопросов начинали осаждать его.