Воля богов!

— Филоктет, дружище! — голосом полным дружелюбия и недоумения сказал Одиссей. — Откуда столько злости? Я стал жертвой навета? Кто-то нарочно хочет нас с тобой поссорить? Из-за чего ты так на меня злишься? Из-за того ли, что благодаря мне ты восемь лет провёл тут, на курорте, пока мы кормили вшей в военном лагере? Или ты думаешь, что со своей язвой протянул бы там девять лет? У нас и врачей-то нет приличных, а тебя тут сам бог медицины лечил. Аполлон тебе перевязки делал. Ты думаешь, нас он там перевязывает? Как бы не так! Он к нам с другой целью захаживает. Видел бы ты, сколько народу он у нас загубил, когда поссорились Ахилл и Агамемнон! Вот как мы там живём. Ты посмотри на себя: как ты окреп и возмужал от чистого воздуха и здоровой пищи! А на меня глянь: кожа да кости, здоровье подорвано, весь изранен. Мы с троянцами себя до последней крайности довели этой проклятой осадой. А ты теперь явишься свежий и сильный, вооружённый луком Геракла, и Троя падёт благодаря твоему приходу. Ты получишь бессмертную славу, не приложив никаких усилий, проведя девять прекрасных лет на этом чудном, божественном острове вдали от войны и бедствий. И вместо благодарности за это ты оскорбляешь меня обидными словами. Не таким ты был раньше. До чего же испортила тебе характер эта болезнь!

— Болезнь! — сквозь зубы повторил Филоктет. — Это из-за тебя же, ядовитая ты тварь, я болен! Это ты, сволочь, отравил мою сандалию ядом лернейской гидры! И не надо рассказывать сказки про каких-то мифических змей! Там не было следов укуса. Язва у меня на том самом месте, где нога коснулась сандалии.

Одиссей недоумённо развёл руками:

— Разве я говорил про каких-то змей? Я говорил про водяную змею. Это чудовище посылают нам враждебные боги, его укус ничего общего с укусом обычных змей не имеет. Ночью она заползла в твою сандалию, и ты не заметил её в темноте. Чем возводить на меня напраслину, подумай, зачем мне это было нужно. Только лишь потому, что ты лучше меня стреляешь из лука? У меня, конечно, есть недостатки, но чёрной зависти среди них никогда не было. Я всегда радуюсь успехам товарищей. А вот кто водяную змею на тебя наслал? Вспомни, каких богов ты мог прогневить. Впрочем, тут и вспоминать нечего. Всем известно, как Гера ненавидела твоего патрона Геракла. Уж каких только пакостей она ему не делала! Теперь, когда Геракла нет, она стала гадить тебе. Несомненно, это происки Геры.

Ясновизор слетел с треножника, сбитый метко брошенной сандалией.

— Каков негодяй! — воскликнула Гера. — Да я и Геракла уже давно простила. Я сама голосовала за его обожествление и выдала за него замуж Гебу — свою любимую дочь! А этого Филоктета я и знать не знаю! С какой стати мне ему гадить?!

— Не сердись, — примирительно сказала Афина, — ведь Одиссей сказал это ради общего дела.

— Если бы не так, то мокрого места от него бы уже не осталось, — спокойнее ответила Гера, надевая сандалию. — Но ведь из-за таких, как он, обо мне и пошла дурная слава. Конечно, Гера стерва, Гера только и думает, как бы кому напакостить, а они все хорошие, они только и делают, что радуются успехам товарищей, и никому яд в сандалии не подсовывают. Конечно, на богов сваливать проще всего.

Объяснения Одиссея всё ещё не удовлетворили Филоктета.

— Не было никакой водяной змеи. Это был яд лернейской гидры, уж я-то его хорошо знаю — именно такие язвы покрыли тело Геракла, когда он был отравлен этим ядом. И Аполлон мне подтвердил, что это яд лернейской гидры, ни про каких водяных змей он ничего не говорил.

— Что же тебя удивляет? Водяная змея такая же божественная тварь, как и лернейская гидра. Она очень похожа, только размером поменьше и яд послабее, потому ты и остался жив. Но это тот же самый яд — он одинаковый у всех исчадий Ехидны, даже специалист не сможет их различить.

Филоктет молчал. Оруженосец Геракла был человеком бесхитростным и простодушным, объяснения Одиссея его запутали, в них трудно было поверить, но и возразить Филоктет ничего не мог. Воспользовавшись его растерянностью, Одиссей протянул Филоктету руку, и тому ничего не оставалось, как только её пожать.

Вечером того же дня Парис и Эней сидели на городской стене и обсуждали события последнего времени.

— Глупо с Ахиллом вышло, — говорил Эней. — Кто б мог подумать, что пятка у него уязвимая! Знать бы раньше! Уж как я его ненавидел, как мне хотелось выйти с ним на поединок и убить его! А теперь мне его, пожалуй, даже жалко. Так глупо погибнуть: не в бою, от случайной стрелы. И рана-то не опасная сама по себе, но яд лернейской гидры убивает, куда бы он ни попал. И мучения от него такие, что врагу не пожелаешь. Говорят, что бессмертный кентавр Хирон, воспитатель чуть ли не всех великих героев, после того, как его ранила стрела Геракла, отказался от бессмертия и умер, настолько были невыносимы его мучения. И спасения от этого яда нет.