Воля небес

Вести себя Роде так и не научился. Хозяином Басаргу признавал, но вставать при нем не вставал, подобострастно не кланялся, а коли что и изображал – так это ужимки дикарские с прыжками и помахиваниями, каковые смотрелись забавно, но никак не уважительно. Кабы холопом был простым, а не пленником – давно бы кнута схлопотал. Но военнопленных пороть, как простолюдинов, нигде не принято. Это ведь человек свой, служивый, боярского рода. Нехорошо. Опять же, выкуп пленник внесет, домой вернется – в очередной сече можно уже самому к нему же в полон попасть… И что тогда? Известное дело: как ты к людям – так и они к тебе.

– Корабль нашел?

– Прости, боярин, ничего подходящего нет, – развел руками датчанин. – По Сухоне и Кубенке до самой обители Белозерской доскакал. Пусто. Даже торговаться не за что. Нет хороших кораблей мореходных.

– Так-таки и ни одного? – не поверил Басарга. – Хочешь сказать, ладьи, ушкуи, кочи русские для моря непригодны? До земель франкских и англицких купцы на них с товаром доходят запросто, а для тебя не годятся?

– Чтобы на море драться, пушки нужны, хозяин. И не ручницы простые, а сильные, сиречь тяжелые. С этим ты спорить не станешь, мой господин?

Подьячий кивнул.

– Вот, смотри. Суда морские такими стоят, – черенком ложки датчанин нарисовал на столе треугольник, ткнул в нижнюю часть. – Сюда балласт кладут для остойчивости, сверху товар, выше палуба с людьми, мачты… И в путь! Внизу тяжело, сверху легко, корабль остойчив. Тяжесть ведь вниз стремится? Так вот, если наши тяжелые пушки поставить наверх, корабль сам перевернется запросто, с ним даже воевать не надобно. Посему пушки всегда ставят не наверх, а вниз, почти на уровне воды. У каракки посередь корпуса для сего низкая палуба сделана, с нее пушками и воюют. У ваших же ладей и ушкуев палуба ровная, и вся наверху. – Роде постучал черенком по верхней части треугольника. – Трюмы при сей конструкции вместительные, купцам это хорошо. Да токмо пушкам места нету, и потому для нас сии суда не годятся.

– А если посередь настил сделать и отверстия для пушек?

– Настил сделать легко, – согласился датчанин. – Да токмо на нем ты головой о палубу постоянно биться будешь и скрючившись ходить[11]

. А палуба тоже не просто так сделана, она на бимсах лежит, которые шпангоуты поверху соединяют и прочность обеспечивают. Если их все срезать, корпус развалится, а если ниже поставить – то как раз каракка и получится. Да токмо чем такие переделки затевать, то что по деньгам, что по времени проще будет новый корабль построить. Государь же от нас, как я понял, его уже к весне иметь желает?

– И черт тебя за язык дернул! – скрипнул зубами Басарга.

– Будет тебе корабль, боярин. Вот те крест, будет! – широко, по-русски перекрестился датчанин. – Я как лучше хочу, и потому на первые попавшиеся лоханки не кидаюсь! Выберем достойный корпус, оснастим стволами лучшими… И быть тебе, хозяин, адмиралом!

– Батюшка-боярин! – В светелку, не постучавшись, заскочила запыхавшаяся Горюшка в суконном плаще поверх сарафана и протянула сложенную вчетверо бумагу: – Вот, письмо тебе княжна передать велела! Прощения просим!

Она поклонилась, метнулась к двери.

– Постой, баламутка! Что за спешка?

– Так уезжает двор-то царский! – оглянулась служанка. – Сказывают, об измене Иоанну донесли. Вот он в Москву и метнулся. Сам-то еще с рассветом ускакал, ныне двор следом отправляется. Побегу я, как бы не отстать!

Басарга развернул послание. Короткая записка почти дословно повторяла слова служанки.

– Да, в Москве, сказывают, торг богатый! – встрепенулся датчанин. – Туда и из Персии суда добираются, и от османов, и из Восточного моря[12]. Надобно там посмотреть, туда всякие корабли заплыть могут.

– Штаны сперва надень, умник, – посоветовал ему Басарга. – Тогда и поедем.

– Так это… – растерялся датчанин. – Мокрые они, господин! Сказываю же, постирана одежа вся. Ну, кроме зипуна, конечно. Его насухую, мыслю, чистят. Или выбивают…

– Ладно, тогда отдыхай, – похлопал его по плечу подьячий. – Поедем, когда высохнет.

– Коли у печи сушить, так к вечеру, мыслю, готов буду, – побежал Карст Роде.

– Значит, утром, – решил Басарга. – Мне тут делать больше нечего. Через Тверь и в Москву. Вот только с побратимом что теперь делать? – Он немного подумал и позвал холопа: – Эй, Платон деревенский! Бумагу и чернила достань и стол вычисти. Письмо писать стану.

Софоний появился только после полудня – чистый и благоухающий, в новом лисьем опашне и пушистой шапке из горностая, вычесанной крохотной бородкой клинышком и свежебритой головой.

– Ну что, идем, побратим? – стоя в дверях, оправил он свой наборный пояс из серебряных пластинок с эмалевыми вставками.