Воля небес

Однако боль на диво быстро отпустила, и через час он и вправду покачивался в седле, двигаясь стремя в стремя со священником и недоверчиво трогая свое плечо:

– А я, грешным делом, с жизнью попрощался.

– Повезло тебе, сын мой, – ответил епископ. – Легкое рана не задела. Только мясо пуля порвала и дальше ушла. Посему и крови почти не потерял, и дышать можешь. Ну, и еще кое в чем повезло… Скажи лучше, как ты засаду учуять исхитрился?

– Именно что учуял. Откуда в зимнем лесу дымом может пахнуть? До деревни ближайшей еще полдня пути. Вот и присмотрелся повнимательнее… Тогда и ты скажи, святой отец, как новикам твоим удалось от пуль вовремя увернуться?

– По ним несколько лет из пищалей пареной репой и горохом время от времени палили. Поначалу в синяках все ходили, но вскорости ложиться в нужный миг научились, – ответил епископ. – В наше время без умения такого долго не проживешь. В битве большой от залпа, знамо, не спрячешься. Но в сечах мелких, как видишь, навык выручает.

– И то верно, – согласился боярин. – Надо бы и мне своего сына так потренировать. В жизни пригодится.

– Большой сын уже?

– Восемь лет, как родился.

– Один?

– Сын один да две девицы еще уродились. Но бог даст, и еще сына родим, – перекрестился боярин. – Чай, не старики.

– Это верно, воин ты молодой, – согласился священник. – Вроде как не в летах и роду не знатного, а у князя Скопина в чести, в воеводах больших ходишь. Как тебе удалось вознестись так высоко да быстро?

– Повезло, святой отец, – пожал плечами Щерба Котошикин. – Новиком еще возле Нарвы воеводой полка левой руки был поставлен. Сеча случилась жаркая, бояр знатных выбило, вот князь Хворостинин и вознес, царство ему небесное. Доверил последних из детей боярских на свеев в атаку поднять. Ну, а после того, как выжил я, так ниже, чем воеводой, ставить меня уже невместно. У Оки воеводой дрался, Коломну левой рукой штурмом брал, у Кром казаков остановил, когда рати к Орлу уходили. Куда знатных бояр не послать было, меня завсегда ставили. Ну, а коли жив оставался, да приказы исполнял в точности – так и награждали по заслугам. У Тулы, знамо, уже на правом полку воеводой оказался… Ты чего смеешься, святой отец?

– Забавно сказываешь, боярин, – мотнул головой епископ. – В том повезло, стало быть, что на смерть под Нарвой последним из уцелевших послали? Что пожертвовали тебя воеводы копытам казацким, дабы рати уходящие спасти? Что в Коломне на стены под пули первому пойти получилось? Честью и храбростью это называется, а не везением. Жертвенность ратная, когда живота ради друзей своих и державы отчей не жалеешь. Коли в чем тебе и повезло, так это в том, что честь свою с измальства показать смог, в пекле чаще иных бояр оказываясь. Честь же – она твоя, природная. И воеводство свое ты по заслугам получил, кровью и отвагою выслужил, а не по роду от предков унаследовал. Везением тут не обойтись.

– Ты про честь сказываешь, отче, – усмехнулся боярин Щерба, – я же все больше проклятия слышу. За зазнайство, за наглость, с каковой при худородстве своем поперед бояр знатных втиснуться норовлю. Так выходит, что у князей достойных место надлежащее отнимаю самым подлым образом.

– Это верно, сын мой, – со вздохом признал священник. – Отчего-то у нас на Руси так заведено, что больше всех проклятий тем достается, кто наибольшее благо отчине своей принес. Тем, кто ради державы русской и веры православной ни сил, ни живота своего не жалел. Государь Иоанн Васильевич, границы княжества Московского многократно раздвинув, народ свой обогатив, казну золотом наполнив, Русь во всем мире прославив, – даже он над могилой своей ничего, кроме проклятий, не слышал. Боярин Басарга Леонтьев, все Поморье от разорения защитивший и десятки людей спасший, тоже проклятиями осыпан. Царь Борис, шведов и татар навечно усмиривший, без проклятий никогда не упоминается. Князь Михаил Скопин-Шуйский, великий воитель, ниспосланный господом меч для спасения державы русской, – даже он свою долю проклятий уже собирает. И так выходит, что ни на славу, ни на величие, ни на память добрую настоящему слуге России надеяться не приходится. И все, что может заставить его поступать по правде и совести, так это только честь боярская да искра божия в душе. И только сам он себе судья и господин…

– Князя Михаила проклинают? – вскинулся Щерба Котошикин. – Кто смеет?! Почему?

– Языков черных много, – пожал плечами епископ. – Сказывают, при малолетстве своем обманом возвышения добивается, славы незаслуженной ищет, с чернью заигрывает, худородных возвышает, на стол царский метится…

– Как в битве можно обманом возвыситься?! – возмущенно сжал кулак боярин. – Сеча лютая, кроме крови и отваги, иных уловок не признает!

– Тебе ли удивляться, боярин? – покосился на него священник. – Завистникам и неудачникам до крови и отваги дела нет, не знают они такого пути к возвышению. Иного и от соперников не ждут. И потому людям чести ничего, кроме проклятий, сыскать в этом мире не удается. И, боюсь, князя Скопина его честь и преданность земле русской до добра не доведут.