Воля под наркозом

Я признался, что не имею ни малейшего понятия, в чем, собственно, заключалась Мишкина работа. Знаю только, что был он начальником научно-исследовательской лаборатории. А что именно там научно исследовали, черт его знает. Что-то медицинское, Мишка ведь «остепененный» медик.

Такая куцая информация Колобка нисколько не устроила. Он заявил, что все это и так знает, я же ему и рассказал, только гораздо раньше. А теперь должен непременно вспомнить что-нибудь еще, более существенное. Медицина в широком смысле, как и женщины, – тема неисчерпаемая.

Колобок меня достал окончательно, я поднатужился и вспомнил, что специализировался Мишка по психиатрии.

– Так это же другое дело! – вскричал счастливый Колобок.

Когда я днем заглянул в палату, ни Мишка, ни Крутиков не обратили на меня никакого внимания. Они очень увлеченно беседовали. Причем неизвестно, кому беседа доставляла большее удовольствие. Судя по всему, новый подход Крутикова к лечению пациента оказался очень даже результативным.

– Стресс, – сказал Крутиков.

Колесов несколько мгновений помолчал и отозвался:

– Ступор.

Колобок хитро прищурился.

– Псевдореминисценция, – тщательно выговорил он и с любопытством уставился на Мишку.

– Конфабуляция, – вернул тот без запинки.

Мне это напомнило игру в теннис: ты – мне мяч, я – тебе.

– Бред, – пробормотал я, разворачиваясь к выходу.

– Колесов, выйди из класса, – противным голосом сказал Мишка и строго посмотрел на меня.

Я расхохотался. Крутиков похлопал глазами, потом воскликнул:

– Какое-то воспоминание детства, поразившее воображение. Пошло дело! Скажи еще что-нибудь.

– Что? – уточнил я.

– Да все равно.

Я подумал, осторожно сказал:

– Катя.

– Конфетка, – нахально отозвался Колесов, поколебался и добавил: – Электроэнцефалограмма.

– А это-то при чем? – я почему-то рассердился.

– Вертушка, – сказал после небольшой паузы Мишка.

– Это вертолет, что ли? – поинтересовался я. – Между прочим, тебя про вертолет никто не спрашивал.

– Иди, тезка, иди, дорогой. Тебя там больные ждут не дождутся, – Крутиков возбужденно потер руки. – Видишь, нам некогда. Пош-шло-о дело!

Я ушел. А через час Крутиков заявился сам и, беспрестанно зевая после бессонной ночи, рассказал, что Мишку как будто прорвало, слова из него так и посыпались. Правда, теперь все больше невпопад. Но сейчас Колобку страшно некогда, потому что он торопится к Попову, пока того тетка не увезла под Воронеж. И мне после окончания смены придется добираться до тезкиной квартиры самостоятельно. Тем более что Чехов считает, что нам лучше передвигаться поодиночке и не привлекать к себе внимания.

Колобок написал адрес и нарисовал подробный план, как доехать удобнее и быстрее, пропустил мимо ушей мою шпильку о том, что подозрительность – дело заразное, а подхватил ее тезка не иначе как от «кента Юрки», и умчался, бросив напоследок, что Тарасов на работу не вышел, потому что заболел.

Внезапная болезнь Тарасова заинтересовала меня настолько, что я не поленился заглянуть в психиатрическое еще раз, перед тем как уйти. Но узнать удалось только то, что Тарасов позвонил сам, уже ближе к обеду, извинился и сказал, что страшно сожалеет, но чувствует себя прескверно, а потому объявляет себя временно нетрудоспособным.

На всякий случай я обманным путем выманил у фигуристой сестрички домашний адрес Тарасова, из коридора полюбовался на Колесова, безостановочно бормочущего что-то себе под нос, и поехал к Крутикову.

В подъезд мы с Колобком вошли почти одновременно, я опередил его ровно на столько, чтобы успеть вызвать лифт.

– Представляешь, – посетовал тезка, – этот контрактник опять сбежал. Тетка кормила его супчиком, на секунду отвернулась, поворачивается – а племяша и след простыл. Интересно, что утром Попова еще какой-то психиатр осматривал. Тетка его фамилии не запомнила, а из сотрудников никто ничего толком сказать не смог.

– Надо было у Марии Ивановны спросить, – засмеялся я. – Шепнул бы, что друг Чехова, она бы тебе фамилию этого психиатра из-под земли достала.

Колобок вздохнул.

– Эх, не догадался…

Под дверью нам пришлось торчать минут пять. Чехов, как выяснилось, спал и наших настойчивых звонков в упор не слышал.

Я проворчал:

– Крепко же ты спишь.

– Крепко спит тот, у кого совесть спокойная, – изрек полковник. – Выводы из сказанного можешь сделать сам.

Колобок выгрузил закупленные по пути продукты и заявил, что в гробу он все видел, а потому тоже собирается немедленно завалиться спать. Что он немедленно и сделал, расположившись на раскладывающемся кресле, а мне, как почетному гостю, предоставил в распоряжение узкий и безумно жесткий диван.

Проснулись мы от ароматов, густо тянущихся из кухни.

– Я тут похозяйничал немного, – скромно сказал Чехов, раскладывая по тарелкам рассыпчатый плов. – Надеюсь, это съедобно.

Плов был не просто съедобным, а потрясающе вкусным. О чем я полковнику и заявил. Колобок молчал, сосредоточенно уминая вторую порцию.

После обеда, плавно переходящего в ужин, полковник, донельзя довольный эффектом, который произвели на нас его кулинарные способности, так разошелся, что еще и чай заварил.