Волк

Карлик остановился. Над головой антиса с веток дерева, неизвестного Тумидусу, свисали гроздья цветов, похожих на мелкие тигровые лилии. Шесть лепестков темно-кирпичного цвета, испещренных черными крапинками. Упругий глянец тычинок. От волн аромата головная боль усилилась, стала невыносимой — и вдруг исчезла. Папа Лусэро взмахнул тростью, желая сшибить ближайшую гроздь, и промахнулся. Еще один взмах; еще один промах.

— Коснись цветка! — властно потребовал слепец.

Тумидус протянул руку. На ощупь цветы были неприятны — влажные, скользкие. Он едва успел отдернуть пальцы: третий удар тросточки, и благоухающая гроздь упала под ноги полковнику. Тумидус не удивился. Он привык к странностям Папы Лусэро.

— Ты идешь в гости, — сказал Папа.

— К тебе?

— Ко мне. Ты еще не забыл, где я живу?

Полковник вздохнул: из огня да в полымя.

— Я сделаю тебе татуировку, — предложил Папа. — Красивую.

— Нет!

— Почему?

— Я не люблю татуировки.

— Ну и дурак. У тебя столько пустого места, — карлик хлопнул себя по макушке, намекая то ли на голову Тумидуса, бритую наголо, то ли на беспросветную тупость полковника. — Идем, чего встал!

* * *

— Бвана! Белый бвана!

— Он даст нам денег!

— Кучу денег!

— Он откроет нам счет в банке!

— Нет, он принес наличные!

— Наличные!

— Давай, бвана! Скорее давай!

У Папы Лусэро было много жен. У жен были луженые глотки. У Папы Лусэро было много детей. Дети визжали, как недорезанные поросята. Этот хор слышали на небесах.

— Деньги!

— Бвана принес их нам!

К Тумидусу тянулись руки: в браслетах, в цыпках. Младшие жены целовали пыль у ног полковника. Старшие без церемоний лезли в карманы. Дети копировали поведение матерей.

— Цыц! — скомандовал Папа Лусэро. — Назад, дерьма кусок!

— Бвана даст нам денег!

— Ты не даешь, а бвана добрый!

Карлик хмыкнул:

— Бвана не даст вам ни гроша. Слышали, толстозадые?

— Почему?!

— Бвана жадный.

— Добрый!

— Жадный, говорю. Хуже меня.

— Не бывает!

— Бвана за грош удавится. Кыш с дороги…

Щедро одаряя семью зуботычинами и оплеухами, Папа Лусэро зашагал к дому. Тумидус шел следом. Он уже имел честь видеть это представление. В прошлый раз женщины предлагали ему секс: с молодками, старухами, с детьми, с дойной козой. В позапрошлый раз его умоляли сводить Папиных жен на танцы — вернее, раздобыть дюжину пригласительных билетов на выпускной бал Имперской военно-космической школы, размещенной на Китте. Однажды Тумидуса встретил град проклятий — его сочли дурным вестником. Полковник не знал, почему, и знать не хотел.

— Бвана жадный, — с уважением шептались за спиной.

— Бвана очень жадный!

— Жаднее Папы…

— О, великий белый бвана…

В доме царила прохлада. Полковник ощутил, как липнет к телу мокрая рубашка. Он разулся, не дожидаясь, пока карлик сбросит сандалии, и все равно не успел — босой, Папа Лусэро обогнал его и зашлепал по лестнице вверх. Если по улице слепец шел с уверенностью зрячего, скорее поигрывая тростью, нежели проверяя ей дорогу, то в доме Папа утратил легкость походки. Карлик двигался медленно, с осторожностью путника в ночи. Трость стучала по резным балясинам, по ступенькам впереди; свободной рукой Папа держался за перила.

— Иди за мной, — велел он.

Тумидус кивнул. «А что? — внезапно подумал он с бесшабашностью, изумившей самого полковника. — Возьму и напьюсь. До чертиков, в хлам. Хоть высплюсь по-человечески…» Цена попойки — необходимость терпеть странные игры Папы Лусэро — показалась Тумидусу сносной.

Он поднялся на второй этаж, зашел в просторную комнату, которую Папа звал своим похмельным кабинетом, и понял, что сегодня напиться не удастся.

В кабинете ждали трое. Смуглый, атлетически сложенный блондин чистил ногти кривым ножичком. В отличие от памятного Тумидусу блондина-контра, едва не задушенного Антонием Гракхом, волосы атлета были не льняные, а скорее цвета слоновой кости. Рядом с ним, барабаня пальцами по столу, сидела женщина — очень полная, с обвисшей грудью. Ритм, который выбивала толстуха, не имел ничего общего с нервозностью или раздражением. Так постукивают шестеренки отлаженного механизма, свидетельствуя: все в норме, работа движется. За женщиной, прямо на полу, разлегся тощий, как узник лагеря смерти, великан. Голый, в одной набедренной повязке, он время от времени приподнимался и мотал головой, словно что-то отрицая.

— Мы рады вас видеть, легат, — приятным баритоном сказал великан.

— Я не легат, — возразил Тумидус.

Он сделал шаг вперед:

— Если хотите, зовите меня полковником. Я привык.

Великан сел, улыбаясь:

— Мы рады вас видеть, полковник.

— Я пропустил сегодняшний выпуск новостей? — спросил Тумидус. — Правительственное сообщение? Почему у дома не крутится орда репортеров?!

— Репортеры? — атлет пожал плечами. — Ненавижу репортеров.

— Мы частным порядком, — разъяснила женщина. Голос ее был скучным и блеклым, словно небо поздней осенью. — Без лишней шумихи. Вас это огорчает, полковник? Садитесь, вот стул.