Волк Среди Овец

Юристы преображаются в суде, необязательно осознанно. Я видел милейшего человека, он становился брюзжащим слюной монстром – всякий раз при появлении в зале суда присяжных, а потом в недоумении вопрошал: "Что я делаю?" Я наблюдал, как улыбчивые, приветливые женщины обращаются в суровых блюстителей закона. Тихие домашние люди становятся, вопящими кретинами. Талантливые адвокаты используют это. Чаще всего они припасают несколько масок, которыми манипулируют в зависимости от обстоятельств и личности свидетеля. Я с беспокойством ожидал появления Элиота.

Он еще не вошел в роль, когда появился в зале. Они пришли втроем, Остин в середине, Элиот и Бастер по бокам, непринужденно переговариваясь, как будто только что играли в гольф.

– Он как будто нервничает, – сказала Бекки.

– Это он играет на публику. Он хорошо подготовился.

– Как давно они оба выступали в суде?

– Это не имеет значения.

Элиот занял место главного адвоката недалеко от меня, нас разделял узкий проход. Перед тем как сесть, он подошел ко мне, но не подал руки.

– Не могу пожелать тебе удачи, Марк. Мне бы хотелось встречаться с тобой в другом месте.

– Это мое самое любимое место в мире, Элиот.

Черт побери, он уже заставил меня сболтнуть глупость.

– Полегче, парень, – пробормотала Бекки.

Заняв свое кресло, судья Хернандес грустно окинул нас всех взглядом, затем подозвал нас к себе едва заметным движением пальцев, скупой жест для эмоционального судьи. Он впервые выглядел как человек, который не любит быть в центре внимания.

– Моя обязанность, – тихо произнес он, когда Элиот, Бастер и я подошли к нему вплотную, – состоит в том, чтобы спросить вас, есть ли надежда уладить это дело с помощью соглашения. Если вам потребуется продление срока до суда, чтобы договориться, я готов предоставить вам время.

Он говорил это, опустив глаза, изучая предметы на столе. Но закончив, он в упор, почти с мольбой посмотрел на меня.

– Мы бы хотели уладить… – начал было Бастер с готовностью.

– Нет, – сказал я. – У нас нет такой возможности.

Судья Хернандес попытался напустить на себя обычную суровость.

– Тогда ладно, – отрезал он. – Давайте приступим к делу.

Его пальцы, словно сметая что-то со стола, дали нам понять, что можно отойти. Судья находился в затруднительном положении и легко мог загнать меня в угол. Он, несомненно, испытывал сильное давление, как и я, давление политических сторонников Остина. Присутствие Бастера за столом защиты было живым напоминанием об этом давлении. И судья мог оказать им услугу. Для этого у него имелась не одна уловка. Он мог разрушить обвинение, заявив, что мой свидетель слишком мал для дачи показаний. Он мог воспользоваться юридическими тонкостями и освободить Остина. Но тогда бы полетела его карьера. Вне зависимости от того, что такое решение удовлетворит влиятельных людей, на следующих выборах избиратели припомнят, как он благоволил насильнику и отпустил его на свободу, даже не дав присяжным решить, виновен он или нет.

Судья разрывался между интересами моими и Остина. Мне казалось, гордость судьи была задета тем, что он так очевидно попался в ловушку. Раздраженное, напряженное выражение его лица тем утром только доказывало это.

Но он все же мог подставить меня и угодить своим друзьям. Мы все были в дурном расположении духа. Публики набралось человек тридцать – сорок: репортеры, друзья и просто любопытствующие, но по существу мы все-таки были оторваны от внешнего мира. Состав присяжных еще не оговорен. Я взглянул на Остина Пейли, сидевшего за столом защиты. Он обернулся на мой взгляд, но не улыбнулся, как обычно. Он, казалось, сочувствовал мне, незадачливому другу, который по недомыслию рушит свою карьеру. В его глазах затаилась грусть, никакого испуга. Я внимательно изучал его.

Наше внимание отвлекли вошедшие в зал заседаний предполагаемые присяжные. Не знаю, как ведут себя адвокаты, чтобы расположить к себе присяжных. Многие безучастно улыбаются. Сам я спокойно сидел, сложив руки, пробежав равнодушным взглядом по их лицам, пока они занимали места. Они нервничали, проявляли любопытство, отводили смущенные взгляды, как будто их самих собирались судить, что отчасти было правдой.