Волк Среди Овец

Я мог это объяснить. Они гордились Томми, но на расстоянии, абстрактно, и в то же время были рады, что он не доставлял им хлопот. В свои восемь лет Томми чувствовал это, понимая, что его родителям не нужны были лишние проблемы.

– Они часто тебя наказывали? – спросил Элиот.

– Нет, – ответил Томми, затем судорожно добавил: – Но я прежде не делал ничего плохого.

– Но в этом не было твоей вины, правда?

Язык достаточно гибок. Я не был уверен, что Томми уловил тайный смысл заданного вопроса. Мальчик мог решить, что Элиот ведет речь о более позднем времени, когда его могли принять за добровольного партнера Остина. И он переложит вину на себя. Он соблазнил взрослого мужчину.

– Нет, – протянул Томми, но ответ был, к ненастью, очень неполным.

Я удержался от желания вмешаться. Я чувствовал, как Элиот подбирался к Томми, так он загонял в угол сотни свидетелей. "Выдержка, – приказал я себе, – выдержка". Я должен дать Элиоту сделать свое дело. Но у меня в голове не укладывалось одно: как можно мучить ребенка, когда в свое время позволил сотворить то же самое с человеком, сидящим рядом?

– Тогда почему ты не рассказал родителям? – настаивал Элиот.

Томми молчал. Элиот не подгонял его. Казалось, что мальчик не мог найти ответа, но Томми наконец сказал:

– Я не хотел, чтобы они плохо обо мне думали. Элиот спокойно загонял Томми в угол. Представитель старшего поколения, он знал, как это делается. Он не хотел слишком сильно давить. Элиот заговорил, казалось, совсем о другом.

– Кому первому ты рассказал о случившемся?

– Маме и папе, – сказал Томми.

Элиот выглядел сбитым с толку. Он даже громко хмыкнул. Затем спросил:

– Ты больше никому не говорил?

– Нет. Сначала нет.

– Никому из друзей?

– Нет.

– А те дети, которые вертелись у дома Остина, ты их не предупредил, не намекнул на то, что с тобой случилось?

– Нет.

– Я говорю вот о чем, может, ты просто намекнул: "Мне не понравилось, как он до меня дотрагивался", или "Мне неловко с ним", или просто "Я не хочу больше ходить туда"?

– Нет, – настаивал Томми.

– На самом деле ты продолжал ходить туда, так?

– Да.

– Когда ты рассказал родителям? – спросил Элиот.

– Этим летом.

– Этим летом? Два месяца назад, три?

– Да.

– Сколько времени прошло с тех пор, как это случилось, Томми?

– Два года.

– Более двух лет, да, с мая девяностого года по август нынешнего года?

Томми пожал плечами.

– Что тебя заставило открыться? – Не успел Томми ответить, как Элиот добавил: – Они спрашивали тебя, случилось ли с тобой что-то в этом роде?

– Нет, – сказал Томми.

– Ты как-то не так себя вел? Твои мама и папа беспокоились за тебя?

– Протестую, – сказал я, наконец найдя причину. – Он не может свидетельствовать о том, что было у кого-то на уме.

Элиот также вскочил.

– Он наверняка знал, беспокоились ли его родители о нем, ваша честь.

– Поставьте вопрос соответствующим образом, – бесстрастно отозвался судья.

– Томми. – Элиот начал наступление. В его голосе появилась строгость. Он нахмурился и подался в сторону Томми, пытаясь сосредоточиться на вопросе. – Когда ты рассказал родителям, что случилось, они забеспокоились? Они казались взволнованными тем, как ты себя вел?

Томми опустил глаза, припоминая, когда родители в последний раз проявляли о нем заботу.

– Нет, – ответил он.

– Что произошло, какое событие заставило тебя рассказать им? Они говорили с тобой?

– Нет. Мы смотрели телевизор.

– Телевизор. А что вы смотрели?

"Делай ход. Скажи, Томми". Элиот читал письменное заявление Томми, он знал, что мальчик узнал Остина во время показа вечерних новостей. Я надеялся, что Элиот спросит его об этом, потому что ему это было на руку. Элиот должен был уцепиться за это. И если бы он сделал это, Томми мог рассказать о том, чего не было в его письменном свидетельстве.

– Новости, – сказал Томми. – Я увидел его, увидел Остина по телевизору. Там говорили, что были похищены другие дети. Я понял, что он и с другими обошелся так же, – заключил Томми.

"Молодец парень". Я не мог представить доказательства других преступлений Остина, но если Элиот случайно сам выдал эту информацию, что ж, это уже нельзя было исправить, правда?

Когда я повернулся к нему, Элиот смотрел на Томми, не показывая, что допустил промах.

– Но Остина не обвиняли во всех этих преступлениях, правда, Томми? Он представлял интересы обвиняемого. Так ведь сказали по телевизору?

– Наверное. Я не знал, что именно он сделал это с другими детьми, сказал Томми не сбиваясь с курса.

Я заволновался, потому что Томми внутренне изменился. Он перестал казаться маленьким испуганным мальчиком, он вновь походил на мужчину в миниатюре. Он даже бросил на Остина взгляд, когда упомянули о других детях, который говорил об очень взрослом чувстве ревности и обиды за измену. Возможно, эмоции детей и взрослых не слишком разнятся. Кто может определить силу переживаний ребенка. Важно, что Томми больше не выглядел малолетним. Элиот молчал какое-то время, дав присяжным заметить выражение лица Томми, прежде чем задать следующий вопрос.