Волк в овчарне

Она послала мне взгляд – вовсе даже неслучайный. Взгляд любопытствующий, без капли презрения, с помощью которой, обычно, благородно рожденные указывают людям из простонародья надлежащее им место. Продолжалось это всего лишь миг, поскольку женщина быстро скрыла лицо веером. Но этого хватило. Подобные взгляды стоят золота всего мира, ибо они ударяют в голову, словно молодое розеттинское вино, а те, которых поразит это необыкновенное сияние, не забывают его уже никогда и вспоминают о нем даже на смертном ложе в ожидании ледяного лица Танатоса. Только лишь это объясняет, почему только лишь через какое-то время увидел я рядом с ней супруга, который по сравнению с ней выглядел карликом, зато вздымающимся над землей на облачке спеси и самоуверенности, которые дают рождение, состояние и молодая жена.

Все это продолжалось быстрее, чем одна молитва "Аве Мария". Экипаж, в который уселась пара, исчезла из виду, а толпа замкнулась за ним, словно воды Чермного Моря после прохождения Моисея, что сделало невозможной мою погоню. Неделю у меня заняло расследование, кто же это такие.

Для этой цели я сделал несколько портретиков этого обезьяна и, осторожненько расспрашивая, узнал, что это герцог Вандом, дальний кузен Его Величества, со времен религиозных войн у монарха в немилости, хотя такой же богатый и влиятельный, хотя бы по причине родственных связей с парижским архиепископом. Было ему тогда шестьдесят шесть лет, что само по себе уже являлось дьявольским числом, но развратная жизнь привела к тому, что выглядел он значительно старше. Две его жены умерли, не оставляя ему наследника, так что сейчас он привез себе новую половину то ли из Брабанта, то ли из Нидерландов, вроде как сироту, правовые опекуны которой не имели ни малейших возражений, отдавая ее в лапы развратного старца.

Жестоко влюбленный, что случается только лишь с подростками, шатался я возле ее дворца, рассчитывая на то, что, может, она хоть разок выглянет из окна, устраивал засады в церкви, только она не была настолько набожной, чтобы ежедневно ходить на богослужения.

Воображение подвигало мне ужасные картины того обезьяноподобного монстра, совершенно законно издевающегося над скульптурным телом прелестной Агнессы. В гневе представлял я, что совершаю преступление и освобождаю ее, словно принцессу из лап дракона, совершенно не обращая внимания на перспективу собственной казни на Гревской площади…

Любовь поглощала меня до такой степени, что я не заметил некоей перемены в поведении моего благодетеля.

Il dottore

редко делал свои эмоции видимыми для других. Но на сей раз он с ужасным нетерпением кого-то ожидал, беспокойный и возбужденный, не менее чем я, желающий в церковном нефе хотя бы отереться об Агнессу де Вандом. Ожидаемый им гость, должно быть, был родом из Испании, так как я заметил, что вот уже неделю мой наставник читает исключительно на этом языке; на одном из двенадцати или тринадцати, которыми он владел.

Я не спрашивал, ы чем дело, зная, что, primo: il dottore подобных вопросов не будет; secundo, никогда на них не отвечает. Тем временем, однажды он сам вызвал меня к себе в комнату и показал почерневшие свитки папируса, усеянные языческими знаками, среди которых были странные изображения птиц и зверей, а так же куча черточек, кружочков, от множества которых только в голове крутилось.

- Наверное, ты же знаешь, что это такое, Альфредо? – спросил он.

- Думаю, это египетские иероглифы, - ответил я.

- Bene, - похвалил меня наставник и спросил, не догадываюсь ли я, а что может содержать записанный ими текст?

Я только лишь рассмеялся и ответил, что как раз этого не знает никто, ибо те, кто знал этот язык, равно как и знаки, которыми тот записывается, умерли сотни, а то и тысячи лет назад.

- Тем не менее, раз человек это написал, человек и должен это прочитать, - сказал Учитель.

- Вот только вначале он должен был бы знать, как за него взяться.

Учитель на это лишь покачал головой. Не знаю, заметил ли он состояние моих чувств и совершенно небольшую заинтересованность чем-либо иным, тем не менее, никакого замечания на эту тему не сделал.

* * *