Волк в овчарне

- Да, Деросси повторил он, акцентируя. – Целью всех моих действий является человек; но не как единичное существо, по природе своей гадкое и отвратительное, но человек как венец природы, божественное творение, сохраняющее гармонию между sacrum и profanum, между тем, что людское, и тем, что божественное, между добродетелью и грехом. Ибо альтернативой такой гармонии, и ты это уже знаешь, являются гибель и упадок. Это, между прочим, причина того, почему я не мещал вашему плаванию в Египет. Я догадывался, что вы там найдете, а сообщение, присланное Гансом (наконец-то мне стало известно истинное имя Леннокса), лишь подтвердило мои опасения. Как ты наверняка слышал, перед нашим орденом с самого начала стояли две цели: не позволить, чтобы человечество без остатка погрузилось в пучины варварства; и вместе с тем не допустить, чтобы излишне резкое развитие поколебало гармонию этого мира.

Ты понимаешь, чем становится пушечный запал в руках ребенка, или какова судьба армии под командованием коронованного глупца. Развитие технических умений обязано сопровождаться совершенствованием духа, добродетелей и жестоких ограничений. Мой предшественник и я усомнились, что такое взаимодействие удастся сохранить. Мы живем во времена серьезного ускорения - ренессанс[13] и географические открытия придали нашему миру новые импульсы, приводящие к тому, что мир сложно будет остановить.

Тут я не выдержал и перебил хозяина:

- Но почему кто-то должен бы желать его остановить?

Дон Камилло ответил на раз, очень просто, с наполненной сладостью улыбкой:

- Ибо такова воля Бога, пребывающего в наших умах, а конкретно – в моем разуме.

Тут он хлопнул в ладони, и троица слуг сменило содержание стола, который теперь прогнулся под тяжестью фруктов, выпечки и бакалейных сладостей.

- Веками александриты, оставаясь в укрытии, прослеживали историю человека, стараясь вмешиваться в нее наиболее осторожным, менее всего заметным образом. Мой предшественник по сицилийской линии, умный и святой жизни человек, посчитал, что этого будет недостаточно. У меня имеются все основания посчитать его великим визионером, видящего не за десять, не за сто, но за четыреста лет вперед. И как раз образы будущего, которые он многократно видел, будучи в экстазе, убедили его в том, что прише последний момент, когда еще можно хоть что-то сделать. Крышка ящика Пандоры приоткрыта, к счастью, я знаю, что необходимо сделать, чтобы ее закрыть. Знаю!

Говоря это, он сильно ударил кулаком по столу. Это так перепугало обслуживающего нас невольника, что он споткнулся, и струя красного вина из местных виноградников Понтеваджио плеснула н вышитое золотом белое одеяние хозяина.

Невольник посерел лицом и, не говоря ни слова, пал на колени, словно подсудимый, ожидающий вердикта. Лицо же дона Камилло почти что и не изменилось, разве что уста, обычно сердечные и широкие, сузились, а из-под мелких и острых зубов прозвучало: "Наказать!".

Оставшиеся два невольника прекрасно знали, что делать. Как только лишь появилась экономка, несущая новую одежду для александрита, они схватили несчастного под руки (тот вообще не сопротивлялся) и бросили в занимавший средину дворика пруд, возле которого били два предестных фонтана, даря присутствующим прохладу.

Мне казалось, что принудительное купание будет единственным наказанием для неуклюжего эфиопа, но тут я ошибался. Вода вскипела. Тело неумелого слуги было затянуто в глубину столь быстро, что он издал лишь краткий вопль боли и отчаяния, потом исчез, а на поверхность начали выплывать кровавые полосы.

- Мурены! – пояснил il dottore

, видя, что хозяин занят надеванием новой одежды. – Дон Камилло разводит их по образчику античного Лукулла, а эти рыбки чрезвычайно хищные, и более всего они любят человеческое мясо.

Тут раздался смех. Я поднял голов и увидел, как прекраснейшая синьорина Понтеваджио смеется, наблюдая за драмой в рыбном садке. И вот тут-то меня охватил настоящий страх, поскольку мне окончательно стало ясно, куда я попал.

Когда ночью, не имея возможности заснуть, я медленно приходил в себя и анализировал поток событий, то понял, что со стороны дона Камилло это был сознательный показ силы и грубости, который должен был склонить меня к послушанию. О его идущих далее намерениях я должен был еще услышать.

В следующие дни у меня не нашлось хотя бы минутки, чтобы поговорить с il dottore, который выглядел по-настоящему плохо, словно человек больной и уже стоящий на краю могилы, только я как-то не мог поверить, чтобы в своих гениальных мыслях он не рассматривал планов, способных принести нам свободу, чтобы дон Камилло при этом понес эффективное и справедливое наказание. Сам я тогда работал над картонами для серии фресок, которые должны были изображать человеческие труды, добродетели, а так же тех представителей рода людского, которые соответствовали концепциям сицилийца (там имелись греческие трагики, Вергилий, Сенека, святой Августин).