Волк в овчарне

Длиннорукий в течение всего вечера не произнес ни слова. Осушив жбан с вином, жестом руки он призвал трактирщика, требуя принести следующий, я же был слишком уставшим, чтобы заметить, как он, посредством своего импровизированного зеркала внимательно присматривается ко мне. Через какое-то время я отметил, как отправляются на отдых, скрипя ступенями, несколько посетителей. Я получил альков, как на местные условия, довольно чистый, но от гулящих девиц решительно отказался. В те времена услугами блядей я не пользовался, так делать мне не позволяли: сублимированное чувство эстетики, страх перед французской болезнью, а так же врожденное нежелание зря тратить деньги.

Тут следует отметить, что я не привожу воспоминания, которые каждый человек хранит в собственной памяти. Я попросту перенесся туда, в трактир под Краковом, в ту самую северную страну, к которой ранее не имел какого-либо эмоционального отношения, а сегодня, если и испытываю симпатию, то только лишь благодаря Монике, которая, хотя уже много лет проживает в Италии, никогда не отрекалась от своей традиции или обычаев.

Так что же произошло? Неожиданно у меня в мозгах открылась некая задвижка, и я был там! Четырьмя сотнями лет ранее, с сознанием юного Деросси и, к сожалению, без какого-либо осознания будущего, словно бы совершенный клапан отделял мои оба "я". Что интересно, этот барочный мир для меня был столь же реальным, что и интерьер supermercado (супермаркет – ит.) на виа Адриатика, и даже более конкретным, поскольку я из принципа не делаю покупок в этих современных святилищах торговли и только лишь ожидаю Монику в автомобиле.

Но пока что, ничего не зная о будущих роскошествах, я проснулся после ночи, проведенной на опушке дремучего леса, чувствуя запах сена в набитом сухой травой матрасе, слыша вой ветра в дымовой трубе и думая только лишь о расчете за ночлег, еду и корм для коня. У Деросси никакого дара предчувствия не было, хотя моему вниманию не ушло, что на рассвете, когда я готовился к дальнейшей дороге, тот угол, который с вечера занимал демонический незнакомец, был пуст.

* * *

Должно быть, они вышли из трактира передо мной. Похоже, я показался им достаточно богатым, раз отправились в густой лес, расставлять на меня ловушку, несмотря на мороз, столь кусающий, что человек боялся прикрыть век, чтобы те не замерзли, словно дверные створки. Я же с отъездом не спешил, предпочтя хорошенько расспросить про дорогу и местах для отдыха, проверить подпруги, упаковать дорожные сумки.

Так что они хорошенько подождали меня на морозе, что, наверняка, только усилило их злость.

Затаились они неподалеку, в нескольких стаях от трактира, но уже посреди леса, который местные называли Неполомицкой пущей. Как только я въехал на поляну, меня окружили кучей, требуя, чтобы я им только кошель выдал, взамен обещая отпустить меня живым. Этим заверениям я не верил, а кошель, а точнее, то, что от него осталось, был единственной гарантией того, что пока не найду королевский двор, постоянно удаляющийся на север, не умру раньше от голода и холода.

Потому, нащупав карманный пистолет, я выпалил из него в грудь самому бородатому разбойнику, саблей рубанул по голове разбойнику пониже, который рвался к узде моего коня, и помчался по тропке в лес. Идея была хорошей, пока дорога полностью не затерялась в заснеженной чащобе, пока скрыто загораживающая мне дорогу толстенная ветка, словно лапища сказочного великана-вырвидуба не снесла меня с седла.

Разбойники навалились на меня всей бандой и не жалели кулаков, глядя, тем не менее, чтобы не порвать кафтан на меху, купленный мною в Вене. А потом, когда я практически без сознания валялся в снегу, сорвали с меня одежду и солидные чешские башмаки, а самый сердитый из них, тот запомненный из трактира пугающий паук на кривых ногах, который во время нападения держался несколько сзади, решил закончить дело клинком. Только не заметил он, что острие скользнуло по кожаной ладанке с образом Милосердной Богоматери, которую я, по совету моей воспитательницы Джованнины всегда одевал под рубаху.