Волхв

Велегаст закусил губу и постарался выкинуть из головы черные мысли. Это тем более нужно было, что они уже стояли почти у порога княжеского терема, и требовалось собрать все свои душевные силы, для того чтобы совершить главное свое дело – убедить князя выслушать его и прислушаться к нему. Все остальное неизбежно довершат его слова, ибо его голосом станут говорить сами Светлые Боги. В этом волхв был убежден.

Боярин сделал рукой знак остановиться волхву и его отроку, а сам подошел к княжескому крыльцу, около которого, опираясь на копья, стояли двое дружинников в длинных кольчужных рубашках. Правой рукой он вдруг сильно и резко ударил в плечо дружинника, что был постарше, и тут же поймал его ладонь в крепком рукопожатии.

– Здоров будешь, Колояр[50]! Всегда удивляюсь силе твоей, – боярин широко и простодушно улыбнулся. – Бить по тебе – все равно что по стене каменной. Хоть бы для виду пошелохнулся, старика потешил, а то стоишь себе, как истукан каменный.

– И я тебе, боярин, удивляюсь, – дружинник повел широченными плечами. – Как ты мою руку перехватываешь, прежде чем я тебе отвечу.

– Так мне иначе и нельзя, – засмеялся боярин. – Ты ж меня своим ответом тут же и прибьешь запросто, а жить-то мне еще хочется.

– И то правда, – усмехнулся богатырь. – Могу ведь и прибить ненароком.

– Эх, Колояр, Колояр! И за что я тебя, негодяя, люблю? – боярин снова ударил дружинника в плечо, но уже полегче и не правой рукой, а шуйцей. – Нет в тебе никакого почтения к боярскому роду, одна только силища дикая.

– Должно быть, за искренность мою, боярин, и простоту, – угрюмое лицо богатыря осветилось довольной улыбкой. – А еще и за силищу дикую.

– Истинно за силищу твою непомерную, – боярин снова ткнул шуйцей богатыря в плечо. – Но и за искренность тоже. А коли так, то отвечай мне, как себе: что наш князь, у себя ли и в каком настроении.

– У себя он, боярин, недавно с охоты вернулся. – Колояр опять повел плечами, словно стряхивал с себя тяжкую ношу. – Но настроение у него хуже некуда.

– С чего же это вдруг?

– А в предгорьях на касогов нарвались. Так вот, Олдана стрелой ранили касоги проклятые. Сказывают, что плечо навылет пробило и что рука теперь у Олдана сохнуть будет. Вот князь и печалится. Он же ведь только-то и хотел касогов наказать за то, что те на наших землях промышляют, а вышло, что теперь Олдан без руки будет.

– Жаль Олдана, – вздохнул боярин и, повернувшись, подошел к Велегасту.

– Ты все слышал, великий волхв, – лицо боярина теперь было мрачным и больше не светилось улыбкой радушия, когда он вновь заговорил с Велегастом. – Теперь только ты можешь решить, когда тебе лучше говорить с князем: сейчас же, когда он опечален и, может быть, даже зол, или завтра, когда утро переменит его настроение. Выбирай, великий волхв, какое солнце благоволит тебе: солнце утра или солнце заката. Согласно древнему обычаю половина окон княжеских палат обращена на запад, а половина на восток, и каждый, кто идет к князю, волен сам выбрать свою судьбу.

«Великий волхв, великий волхв». – Велегаст проговорил эти слова про себя несколько раз, прислушиваясь к их звучанию.

Ну, конечно же, решил он с облегчением, когда боярин начал говорить и осекся на словах «и тебе вел…», так это он хотел сказать «и тебе, великий волхв», но почему-то передумал. Напрасно я его подозревал. От него исходит совсем другая сила, не сила человека, знакомого с тайнами волхвов, а просто сила человека, облеченного властью.

– Я вручаю свою жизнь и судьбу свою Вечернему Свету, – сказал Велегаст, подумав почему-то, что утреннего солнца он может и не увидеть.

Почему он так подумал, он и сам не знал. Здесь, внутри детинца, не было явных слуг византийского священника, сюда его руки не простирались, но чувство беспокойства все равно не покидало волхва.

– Да будет так! – сказал боярин и, резко повернувшись, так, что его красное корзно вдруг взлетело испуганным крылом и снова алым водопадом багровых складок рухнуло вниз, приказал следовать за собой.