Волхвы

– Скажите, что мне надо делать – и я все исполню! – прошепелявил князь.

Калиостро назначил ему самый строгий режим: ежедневно в шесть часов утра князь должен был просыпаться и какова бы ни была погода, делать пешком большую прогулку. Он должен был отказаться от долгого пребывания в многолюдных собраниях, от завтраков, обедов и ужинов.

Ему было запрещено вино, а он был большой любитель тонких вин и в подвалах своего дома имел один из самых лучших погребов Петербурга. Стакан вина на целый день, ни больше, ни меньше – вот все, что ему было теперь дозволено. Пища его должна была состоять почти исключительно из молочных продуктов и зелени; только в крайнем случае мог он позволить себе кусок жареного мяса без всяких приправ и пряностей.

Такой режим сразу показался князю невозможным, чересчур жестоким. Но цель, к которой он шел, была слишком соблазнительна, и он твердо объявил своему взыскательному учителю: «Исполню!»

И, действительно, начал исполнять, только изредка поддаваясь искушению.

Так продолжалось около двух месяцев, и князь не мог пожаловаться: телесно он чувствовал себя очень хорошо, да и к тому же его магнетическая сила, видимо, прибавлялась. Опыты его становились удачнее, и хотя графиня Елена редко его к себе допускала и держала себя с ним очень сдержанно, но ему уже начинало казаться, что он на нее действует.

Он был прав. Она чувствовала это действие. Ее впечатлительная, нервная природа очень легко поддавалась магнетизму. Но во всяком случае ощущения, испытываемые ею в присутствии Щенятева, были очень неприятными ощущениями. Желая привлечь ее к себе, он только с каждым разом все более и более ее от себя отталкивал…

А время шло, и цель не достигалась. Наконец Щенятев потерял всякое терпение. Он сделал все, что только во власти человека. Он был самым ревностным, исполнительным учеником графа Феникса, доказал силу своей воли, произвел над собою чудеса. Срок, назначенный учителем, давно истек…

Терпение Щенятева не выдержало, он чувствовал, что дальше идти так не может, чувствовал также, что и поститься ему не по силам. Да и ранние утренние прогулки по дождю, метели и петербургской грязи опротивели до последней степени.

Наконец настала минута, когда князь просто вышел из себя и, несмотря на все свое благоговение перед Калиостро, на него рассердился, почувствовал себя оскорбленным и одураченным. Это случилось через два дня после открытия великой ложи Изиды.

«Если, несмотря на все мои усилия, я все еще слаб и не могу действовать сам, он должен помочь мне!» – решил князь и отправился к Калиостро.

Он застал учителя в его рабочей комнате, погруженным в какое-то писание. Ему показалось, что великий Копт не в духе и как будто чем-то расстроен; по крайней мере он никогда еще не видел его с таким выражением лица, таким рассеянным, бледным, почти постаревшим.

Но он не смутился этим и прямо приступил к объяснению. В нем говорила неудовлетворенная страсть, которую он всячески разжигал в себе, страсть, доведенная до последнего отчаяния и бешенства.

Калиостро сразу увидел, что с человеком в таком состоянии шутить нельзя. Он даже стал раскаиваться, что вошел с ним в сношения, что принял его в ученики и дал ему разные обещания. Положим, Щенятев был ему очень полезен для дела египетского масонства: он мог располагать и им, и его состоянием. Но теперь этот несносный ученик просто надоедал ему, мешал.

Великий Копт мог бы шепнуть Щенятеву несколько слов, дать ему один небольшой урок – и послать его к предмету его страсти. Очень может быть, что в таком случае цель была бы достигнута.

Но дело в том, что преемник египетских иерофантов не мог открыть ни Щенятеву, ни кому другому свою тайну. Если б он открыл ее, если бы она стала переходить от одного к другому, сделалась общим достоянием, то ближайшим последствием этого было бы то, что он, «божественный Калиостро», потерял бы в глазах своих учеников свой высший престиж, свое великое значение. Одного этого уже было достаточно, о других последствиях Калиостро даже и не думал.

Между тем Щенятев настаивал и требовал:

– Если я не могу сам, – помогите вы мне! Калиостро скрыл свою досаду и сказал:

– Хорошо, я помогу вам, я отправлюсь вместе с вами к графине!.. Но помните, что надо, чтобы мы были одни с нею, без посторонних…

Щенятев от отчаяния, уныния и тоски сразу перешел к необузданной радости. Он до боли жал руки Калиостро, благодарил его и задыхаясь шепелявил:

– Граф! Нет ничего легче!.. и именно сегодня. Сейчас едемте, сейчас!.. Ведь я вам говорил, что ее трудно теперь видеть: известие о смерти этого Зонненфельда на нее как-то удивительно подействовало. Я не могу понять, отчего это, но это все знают и видят… Она изменилась, похудела, всегда печальна и почти нигде не бывает. К ней тоже попасть трудно. Но я ее встретил два дня тому назад и говорил ей о женской египетской ложе. Я заинтересовал ее. Она разрешила мне быть у нее сегодня вечером и подробно ей передать все… Она непременно хочет поступить в ложу…

– Я на это и рассчитывал! – почти про себя проговорил Калиостро.