Волхвы

Мало того, юная красота с манящим и стыдливым приветом во взоре – это вдохновеннейшее создание материальной природы – всегда представлялась ему враждебной, ядовитой, а потому отталкивающей. Ведь он знал, какое падение, какая бездна безнадежного отчаяния, напрасных и бесплодных сожалений, потерянной свободы и силы ожидают человека, стремившегося к порабощению природы и плененного тленной красотою быстро преходящих земных форм. Что может быть ужаснее: отдать всю жизнь достижению высшей цели, подняться почти на вершину горы, уже познавать все блаженство свободы и могущества – и в миг один быть сброшенным в самую глубину материи… Одной этой мысли было достаточно для розенкрейцера, чтобы глубоко презирать земную красоту и не бояться ее соблазнов…

Но ведь он также знал, что не напрасно последним испытанием мудрого является именно этот, а не иной призыв материи. Он знал, что для последней борьбы со своим поработителем природа собирает все свои силы и сосредоточивает их в одном могучем центре.

И этот центр – всегда, везде и во всем – любовь, а в ней творческая сила, и следствие ее – жизнь…

Наконец великий розенкрейцер понял, в чем состоит действительный соблазн и страшная опасность испытания. Природа, так решил он, выступая в последнюю битву со своим поработителем, отлично знает силы противника, и обмануть ее нет возможности. Она не станет пленять телесной красотою того, кто понимает истинную цену и значение этой красоты. Она не вышлет жрицу сладострастия, сверкающую ослепительной наготою, соблазнять того, кто в силах отвернуться от такого соблазна.

Она покажет своему сильному противнику прекрасную душу в прекрасной оболочке и очарует его этой душою. Ему будет казаться, что он любит только прекрасную душу, что он ищет сближения только с родственной ему высокой душою. А между тем это будет один самообман, и когда природа достигнет цели, когда совершится падение ее поработителя, из-за прекрасной души, из-за духовного сближения выступит земная, материальная форма со своими неумолимыми, грубыми правами, со своим отравляющим опьянением животной страсти…

Так решил Захарьев-Овинов, и ему стало ясно, что тогда еще, в Риме, природа его обманывала. Он очищал душу Елены и поднимал ее в высокие духовные сферы, находя в ней сродство с собою, а материальная, земная Елена незаметно опутывала его незримой паутиной…

Но ведь он понял коварство природы и понял также, что природа стоит перед ним во всеоружии, готовая смертельно поразить его. И он содрогнулся, в первый раз за всю жизнь почувствовав в себе возможность слабости.

Он долго откладывал последнюю битву, долго к ней готовился. Но медлить долее было бы трусостью, его недостойной.

И вот он решил, наконец, принять вызов. Он лицом к лицу с грозящей опасностью. Елена глядит на него глазами, полными неизъяснимой любви, – и его сердце трепещет и замирает от этого взгляда…

VII

Но как она изменилась, как много и глубоко она страдала! В его душу закрадывается новое чувство, никогда еще им неизведанное. Это чувство щемящей, терзающей жалости. Только стоит поддаться ему – и все будет забыто: он направит свои силы и знания в известном направлении и успокоит это истерзанное, потрясенное сердце, даст ему мир и забвение…

Но нет, он стоит на своем, он вышел в битву, и только его губы почти бессознательно шепчут, повторяя мысль его:

– Графиня, зачем вы допускаете в себе такие страдания, зачем вы себя губите!..

Безумные, жестокие слова. От этих слов Елену охватило такое отчаяние, душа ее так возмутилась, что она позабыла всю свою слабость, сила жизни закипела в ней, и она негодующая, изумленная такой нечеловеческой жестокостью поднялась перед Захарьевым-Овиновым и глянула на него сверкающим взглядом.

– Зачем вы говорите о моих страданиях? – воскликнула она. – Ведь вы знаете, что я не в силах бороться с ними, что не я в них виновата, а вы!.. Я ждала вас, ждала долгие дни, целую вечность… Наконец вы со мною… Но зачем вы здесь? Неужели для того, чтобы терзать меня и надо мной издеваться?!.

Она ждала ответа. Но ведь не мог же он сказать ей, что явился для того, чтобы бороться против любви и страсти, возбуждаемых в нем ею. Он только опустил голову, а она, не дождавшись ответа, продолжала с мучительной горечью:

– Или вы ни в чем не виноваты? Но в таком случае зачем же вы пришли тогда и взяли мою душу?.. Я не знаю, кто вы… вы, князь Захарьев-Овинов; но это мне ничего не объясняет… Я знаю только одно, что вы бесконечно выше других людей, что у вас непонятное для меня таинственное могущество… Вы знаете все, и все можете…

– Я никогда не говорил вам этого и не давал вам доказательств какой-либо особенной моей силы…