Вольно, генерал (СИ)

Теперь главнокомандующий мог видеть, как восхитительно разгорячён генерал. Хватит одного прикосновения к расчувствовавшемуся колечку мышц, чтобы заставить Люциана задрожать. Но вместо этого Молох поднялся с дивана, чтобы взять в руки кожаный прут и попробовать в действии.

Первый удар заставил генерала тихо взвыть, уткнувшись лбом в сиденье дивана. Он напрягся всем телом. На месте удара осталась тонкая кровавая полоса. Молох с интересом посмотрел на неё, провел пальцами — на них осталось совсем немного крови.

Главнокомандующий ударил сильнее, и генерал вздрогнул ещё резче, громко, но из-за галстука — приглушённо закричав. След от удара был глубже, и бордовая капелька побежала по ягодице — и бедру. Молох понимал, что генерал всё стерпит, и продолжил. Ему доставляло удовольствие наблюдение над тем, как быстро украшается кровавыми полосками крепкий, бледный и гладкий зад. Генерал мычал что-то, уткнувшись в диван, и выл от боли. Как будто в него вонзались и тут же исчезали острые лезвия. Это было гораздо сильнее, чем предыдущие пытки Молоха, поэтому сейчас демон сомневался, что вынесет издевательство с честью. Он был слишком расслаблен перед этим, а потому выдержки — меньше обычного.

Главком вошёл в раж, и было трудно остановить его. Постепенно вся спина и поясница исполосовывались, и Молох не чувствовал, даже не подозревал о том, какую боль испытывает Моргенштерн. Люциан глухо вскрикивал от каждого удара — и так, будто с него заживо сдирали кожу. Он изо всех сил кусал галстук и чувствовал, как слезятся глаза. Генерал почувствовал себя особенно униженным. Безжизненно обмяк на диване, как будто надеясь скрыться.

Молох это заметил и тут же перестал. Вопросительно посмотрел на генерала. Провёл ладонью по спине, опьянённый запахом железа, неистово дышащий, и почувствовал очаровательный запах бойни. Но сделал большое усилие и взял себя в руки. Он увидел немного сжавшегося в комок Люциана, и ему стало совестно.

— Принцесса? — тихо обратился к нему Молох и перевернул на спину. Снял галстук.

Моргенштерн усмехнулся, чувствуя, что главнокомандующий увидит его влажное и солёное лицо. Воспалённые блестящие глаза. Прищурился и засмеялся самому себе, признавая, как глупо выглядит.

— Нормально, — хрипло хмыкнул он, шмыгая носом. — Прямо как в первый раз.

На самом деле его мучила беспощадная агония, и лежать на диване ему было невозможно. Он заставлял себя терпеть, потому что это — дело чести. Меньше всего он хотел терять лицо перед кем бы то ни было.

— Я вижу, — тихо произнёс Молох, пораженный влагой на лице Люциана. И до неё он дотронулся пальцами. Попробовал на язык. Стало горько и на языке, и на душе.

«Явно перестарался», — мрачно подумал главнокомандующий.

— Эта штука… Прям до нервных… окончаний… Ух-х, — при последнем слове Моргенштерн попытался придать голосу бодрости, но получилось неубедительно. — И это всё, — он явно говорил про слёзы, — не потому, что больно… Может, просто реакция тела? Премию тому, кто это придумал…

Молох вздохнул. Отвернул Люциана от себя. Словно не хотел больше видеть его таким. Вновь оказавшись на животе, генерал непонятливо заёрзал, но главком ткнул его головой в диван, и тот притих.

Молох вновь начал касаться кровоточащих ран, но уже с каким-то подобострастием. Он целовал их, наслаждаясь запахом, не в силах ему противиться, и желая как-то отплатить Люциану. Тот чувствовал тихие поцелуи. И становилось приятно. То ли оттого, как Молох сменил гнев на милость, то ли оттого, что боль утихала, оставляя после себя эйфорию.

Главнокомандующий медленно опускался от спины до поясницы, одновременно с этим спуская наконец мешающие галифе с Люциана окончательно. После Молох увидел, с каким удовольствием генерал развёл ноги, ведь в них теперь стала лучше поступать кровь. Можно было шевелиться. И Моргенштерн решил, что на первых порах и этого будет достаточно. Молох усмехнулся, будто почувствовал, как ему дали шанс. Он послюнявил пальцы и ввёл их в демона. Продолжил целовать солоноватые кровавые раны.

Послышался сдавленный вздох со стороны Люциана, постепенно отвлекающегося от боли и забывающего о чувстве унижения. Он закатил глаза, когда почувствовал, что вместо пальцев Молох начал использовать язык — активно и умело, положив ладони на поясницу генерала. Моргенштерн обожал такую интимную ласку и думал, что мог бы вытерпеть и больше только за то, чтобы Молох становился таким нежным. Возбуждение тут же накрыло Люциана с головой вместе с фантазией и опьяняющим чувством счастья. Об унижении не шло и речи.