Володька Кныш

– «Винторез» хорош на близком расстоянии, а для дальней стрельбы лучше «взломщика» пока еще ничего не изобрели, – рассудительно заявил Головко. – Да и калибр у него будь здоров, прошьет только так, вместе с бронежилетом. Хрен заштопают!

– Неудобная штуковина, слишком тяжеловатая! – возразил Самурский. – Ребята из 22-ой бригады под Карамахи дали как-то подержать, так я весь изогнулся, как бамбуковая удочка, куда уж там целиться!

– Ну, ты и чудила, Самурай! На хрена из «взломщика» стоя-то целиться, – засмеялся сержант Кныш. – Выбрал позицию, залег и щелкай «духов». У него планка, знаешь какая?

– Какая?

– До двух тысяч!

– Да там ничего и не увидишь!

– А оптика тебе на что?

– Приехали спецы, похоже! – сказал, выглянув наружу, любопытный Пашка Никонов. – На шевроне у одного физиономия в берете наполовину волчья.

– Так это же – «оборотни»! Спецназ. Круче парней не встречал, лучше им под руку не попадаться, – живо отозвался старший прапорщик Стефаныч. – На куски разорвут. Пискнуть не успеешь. Видал их как-то в деле. Те еще «рэксы».

– Раньше тоже подготовочка была будь здоров, – вставил рядовой Чернышов. – Дед мне как-то рассказывал. В войну это было. Ему тогда лет тринадцать-четырнадцать было. Жил на Украине под Днепропетровском. Фронт приближался, каратели засуетились, стали деревни жечь. А они тогда с матерью и младшими на островах в камышах от немцев прятались. И нагрянул в деревню взвод полицаев-карателей. Напоролись горилки, устроили бешеную стрельбу, потом в сиську пьяные спать завалились.

На рассвете, когда еще стелился над озером туман к острову, где скрывалась семья, причалила лодка. Дед рассказывает, перепугались насмерть, душа в пятки ушла. Оказалось, наши. Разведчики. Три бойца. Узнав, что в деревне пьяные полицаи, переправились скрытно на берег и вырезали всех до одного.

– Лихо, однако! Крутяшки были, видно, ребята, – протянул удивленный Пашка Никонов.

– Потом они вернулись на остров и сообщили, что днем подойдут «наши». Утром дед с матерью отправились до родной хаты, а там до хера убитых. Если нагрянут немцы, постреляют и сожгут все вокруг к чертовой матери. Что делать? Ну, решили сховать трупы, стали с матерью таскать волоком убитых в огород, где прятали в кустах, в высокой ботве…

– А мой дед воевал под Курской дугой, – отозвался Володька Кныш. – В девятнадцать лет старшим сержантом попал на передовую после военного училища. Поучили шесть месяцев и на фронт, почти как нас. Думаете, он что-нибудь рассказывал о войне. Практически ничего. Единственное, что помню, он вспоминал, как они бежали зимой восемнадцать километров от немцев, которые прорвались на их участке фронта. От роты осталось двенадцать человек. Провоевал пять месяцев, пока не получил тяжелое ранение: осколок мины под коленную чашечку угодил. Хотели ампутировать, да не дался, да и хирург пожалел бедного парня. Молоденькая медсестра-еврейка ему свою кровь отдала. С тех пор все шутил, что теперь может запросто в Израиль поехать. Он у меня с двадцать четвертого года, а их, кто родился в период с двадцатого по двадцать пятый, после войны всего три процента в живых-то осталось…

На следующий день неожиданно резко сменилось направление ветра. Порывы ветра с горных вершин несли в долину холодные потоки воздуха. Утренняя слякоть мгновенно превратилась в скользкую ледовую корку.

В палатку с тяжелыми бачками ввалились, чертыхаясь на чем свет стоит, промерзшие Привалов и Свистунов.

– Когда же тепло-то будет, холод прям собачий! Зуб на зуб не попадает!

– Ветер продирает до самых костей! – пожаловался с румянцем во всю щеку Привалов.

– Хватит гундеть, лучше дровишек подбрось, – сердито оборвал его старший прапорщик Сидоренко.

Снаружи донеслись одиночные выстрелы из «макарова». Карай, подняв голову, настороженно навострил уши, черными блестящими глазами выжидающе взглянул на Витальку.

– Кто там еще палит, мать вашу? – проворчал недовольно Филимонов.

– Да, это – «собры»! – отозвался Привалов. – Савельев с Квазимодо по берегу бродят, от скуки рыбу стреляют!

– Чего стрелять! Глушить надо!

– Какая сейчас может быть рыба?

– Тут рыба? – присвистнул Головко. – Одна мелюзга!

– Ну, не скажи! Я вчера вот такого оковалка видел! – Эдик Пашутин развел руками.

– Во сне, что ли? – засмеялся старший прапорщик. – Откуда здесь такие?

– Вот и я поразился! Речушка-то – перепрыгнуть можно!

– На жареху или ушицу, я думаю, при желании можно настрелять.

– Летом, может, и есть рыбешка. А сейчас холодно, вся наверняка на глубину ушла. Ни черта не увидишь.