Волоколамское шоссе

– Слушайте мой приказ. Первое. Батальон окружен. Мое решение: бороться в окружении до получения приказа об отходе. Участки круговой обороны указаны командирам рот. Ночью работать, чтобы к свету каждый боец отрыл окоп полного профиля. Второе. В плен не сдаваться, пленных не брать. Всем командирам предоставляю право расстреливать трусов на месте. Третье. Беречь боеприпасы. Дальнюю ружейную и пулеметную стрельбу запрещаю. Стрелять только наверняка. У раненых и убитых винтовки и патроны забирать. Стрелять до предпоследнего патрона. Последний для себя. Четвертое. Артиллерии вести огонь исключительно прямой наводкой, в упор по живой цели. Стрелять до предпоследнего снаряда. Последним – взорвать орудие. Пятое. Приказываю все это объявить бойцам.

Вопросов не было. Политруку пулеметной роты Бозжанову я велел остаться. Другие ушли.

– Бозжанов, где твои орлы?

– Здесь, товарищ комбат, около штаба.

– Сколько их?

– Восемь.

Это были несколько связных и пулеметный расчет Блохи – горстка, что в недавнем бою, подпустив шагающую вражескую цепь, ударила кинжальным огнем.

– Отправишься с этой командой к немцам, – сказал я.

Затем, положив карту, показал карандашную пометку, которую оставил капитан Шилов.

Там среди леса были брошены пушки и снаряды. Надо попытаться, объяснил я, вытянуть это из-под носа у противника.

– Возьми лошадей, упряжь, ездовых. Действуй хитро, тихо…

– Аксакал, – с улыбкой сказал Бозжанов.

– Что?

– Аксакал, я хотел вас просить. Пускай эти люди так и будут моим подразделением.

Я уже говорил, что пулеметы были приданы стрелковым ротам и в батальоне уже, по существу, не стало отдельной пулеметной роты, политруком которой числился Бозжанов.

– Что же это будет за подразделение?

Бозжанов быстро ответил:

– Резерв командира батальона… Ваш, аксакал.

– Ну, командир резерва, – сказал я, – пойдем к твоему войску.

В лес проникал неясный свет луны.

– Стой! Кто идет?

– Мурин, ты? – спросил в ответ Бозжанов.

– Я, товарищ политрук.

Все войско Бозжанова поместилось под одной елкой. Тесно прикорнув друг к другу, поджав ноги, накрывшись с головою плащ-палатками, пригревшись на хвое, бойцы спали.

Мурин дежурил. Рядом с пирамидкой винтовок чернел пулемет.

– Надо поднять, Мурин, людей, – сказал Бозжанов.

Огромного Галлиулина сон сморил крепче, чем других. Он приподнялся, сел и опять ткнулся в мягкий хвойный подстил. Его растолкали.

– Взять винтовки! Выстроиться! – негромко скомандовал Бозжанов.

Оглядев коротенький строй, он шагнул ко мне, отрапортовал.

– Объявите мой приказ, – сказал я.

– Вот, товарищи, – начал Бозжанов, подойдя к строю. – Батальон окружен.

Затем, по-прежнему негромко, он изложил пункт за пунктом: занять круговую оборону, в плен не сдаваться, беречь боеприпасы, стрелять лишь наверняка, стрелять до предпоследнего патрона, последний для себя.

– Последний для себя, – медленно, будто взвешивая, повторил он. – Хочешь жить – дерись насмерть.

У Бозжанова иногда рождались такие афоризмы. Глядишь, мимоходом сказал слово, а в нем – философия, мудрость… Это я замечал на войне не за ним одним. Настоящий солдат, у которого на войне, в бою, мобилизуются все клеточки мозга, может сказать мудрую мысль. Но именно настоящий.

Бозжанов продолжал:

– У нас пушки, пулеметы, у нас боевое братство… Попробуй подступись…

Я сказал:

– Объявите, товарищ политрук, задачу группы.

Бозжанов неторопливо объяснил, что придется идти в расположение немцев за оставленными в лесу пушками.

– Можно разойтись, – сказал я, когда он закончил. – Приготовьтесь. Проверьте оружие. Соберите вещи. Но сначала подойдите-ка сюда, друзья.

Они подскочили мигом. Только длинный Мурин остался часовым у пулемета. Ему тоже не терпелось слышать, он вытянул шею, в свете луны поблескивали его очки. «Друзья»! Первый раз я так назвал своих солдат. Мне никогда не нравилось, когда, обращаясь к бойцам, говорили: «хлопцы», «ребятки». Особенно – «ребятки». В игрушки мы играем, что ли? Но «друзья» – это иное.

– Сегодня вы, товарищи, дрались хорошо, грамотно.

Они стояли не в строю. Общего ответа не полагалось. Никто не заговорил.

– Теперь изловчитесь-ка: тихонько вытащите эти пушки и снаряды. Тогда будем богачами.

Муратов сказал:

– Товарищ комбат, колбасы нам с собою надо.

Он, видимо, хотел рассмешить, но никто не засмеялся. Маленький татарин заспешил:

– Я это, товарищ комбат, не в шутку. Там у них, может быть, танки.

– Придумываешь, Муратов, – с неодобрением сказал Бозжанов.

– Что вы на меня? Я, товарищ комбат, серьезно. Они в танках спят, а к танкам, я слыхал, на ночь собак привязывают.

– Не болтай пустое, – сурово сказал Блоха.

Это не было пустым. О собаках действительно следовало подумать, но минута требовала иных слов, иного разговора. Слов не нашлось. Все молчали.

– Товарищ комбат, разрешите, – сказал Мурин.

Я насторожился, но Мурин просто спросил:

– Кому сдать пулемет?