Думается, мне никогда не забыть этой карты. По ней походила резинка, счищая синие и красные карандашные линии. В разных местах была несколько стерта и печать, особенно вдоль оси главного удара немцев, вдоль шоссе, ведущего в Волоколамск с юга. Там в отчаянных боях положение менялось иногда по два-три раза на дню. Нанесенная красным карандашом теперешняя линия дивизии, выгнувшаяся дугой или полупетлей вокруг Волоколамска, была в двух местах разорвана – на юге и на севере. Обстановка на юге мало изменилась с того часа, как она была обозначена на карте, к которой еще днем в своем домике подвел меня Панфилов. Разорванные, разрозненные красные звенья, или, вернее, звенышки, кое-где со значками пулеметов и пушек, и сейчас еще жили, противостояли рвущимся в наши тылы немцам.
Но на правом, северном, фланге дивизии произошло, видимо, нечто неожиданное, страшное. Там зиял пролом в несколько километров по фронту. На карте эту брешь пронзила широкая синяя стрела с раздвоенным жалом. Раздвоенное острие было нанесено пунктиром, означающим, что движение противника в этих направлениях установлено не точными данными, а изображено предположительно. Между немцами, прорвавшимися севернее города, и самим городом не было никакой преграды, никаких наших заслонов, лишь в садах у городской черты краснели в двух или трех пунктах значки зенитных пушек.
Признаюсь, меня охватила тревога. Быть может, немцы, не встречая сопротивления, уже идут сюда, к штабу Панфилова, к Волоколамску? Указывая взглядом на этот пролом, Панфилов спросил:
– Ну-с, товарищ Дорфман, какие у вас новые сведения?
Ответ был неутешителен:
– Связь, товарищ генерал, не восстановлена.
В эту минуту вошел дежурный по штабу.
– Товарищ генерал-лейтенант, – обратился он, – разрешите доложить.
Звягин кивнул. Дежурный сообщил, что по вызову Звягина прибыл майор Кондратьев, командир сводного полка. Недавно я слышал, что такой полк был сформирован в Волоколамске и занял участок обороны где-то по соседству с нашей дивизией.
– Кондратьев? Где он? – спросил Звягин.
– Здесь. В той комнате.
Тяжеловатыми, твердыми шагами Звягин направился к двери, распахнул ее и, не затворив, прошел дальше. Панфилов последовал за ним.
Сперва я не следил за начавшимся там разговором. Невнятно доносились лишь слова прибывшего. Казалось, он в чем-то оправдывается. И вдруг на весь дом прогремел голос Звягина:
– Перепугались?
Я приблизился к раскрытой двери. Перед Звягиным стоял худощавый, краснолицый, явно взволнованный майор в мокрой, заляпанной грязью шинели. Через всю щеку, от виска к подбородку, пролегла вспухшая царапина. Держа руки по швам, вытянувшись, Кондратьев молчал. На щеке, возле царапины, ходил желвак.
Тем же громовым голосом Звягин продолжал:
– Кто позволил отойти без приказа?
В комнате было очень тихо. Прервав работу, стояли штабные командиры. В противоположную дверь заглядывали штабники-артиллеристы. Каждое слово явственно раздавалось в тишине.
Звягин ждал ответа. Кондратьев молчал. Ухо уловило тяжелое, участившееся дыхание Звягина.
– Отвечайте! – крикнул он. – Вам известен приказ о категорическом запрещении самовольного отхода с занимаемых позиций?
Кондратьев сглотнул, выпирающий острый кадык поднялся и скользнул вниз.
– Я был вынужден, – выговорил он.
– Бежать?
Опять минута молчания.
– Всем нам приказано, – вновь заговорил Звягин, явно обращаясь не только к Кондратьеву, – приказано: теперь, в решающие дни битвы за Москву, самовольное оставление позиции равносильно предательству и измене Родине! Вы поступили как предатель…
– Что же я мог, если…
– Молчать! – загремел голос Звягина. – Оружие на стол!
Майор побледнел. Вспухшая царапина, смутно темневшая на красноватой коже, вдруг резко обозначилась, выделилась багровой полосой. Точно кто-то хлестнул его по лицу. Оглянувшись, будто ища участия, майор снял поясной ремень с пристегнутой кобурой пистолета и положил на стол.
– Звезду долой!
Мгновение поколебавшись, Кондратьев снял мокрую шапку и отодрал красную звезду.
Звягин неумолимо продолжал:
– Арестовать! Предать суду! Судить сегодня же… Завтра объявим приказом по армии… Увести!
Молодой лейтенант, комендант штаба дивизии, хмуро произнес:
– Пошли…
Кондратьев двинулся первым, комендант за ним. Звягин повернулся к Панфилову:
– Генерал, я возьму у вас на время несколько политработников и штабных командиров. Поедем в этот полк. Поможем собрать тех, кто разбежался, сколотим и поведем в контратаку. Звоните к себе, – приказал Звягин начальнику политотдела. – Пусть ваши работники садятся на коней. Сейчас выезжаем.
Через несколько минут, захватив приготовленную для него свежую карту с обстановкой, Звягин покинул штаб дивизии.
В комнату, где я все еще находился, вернулся Панфилов. Сюда же вошел долговязый артиллерийский полковник. Несколько по-домашнему, даже как бы бравируя небрежностью тона, он бросил:
– Контратака… Слезы, а не контратака…
Панфилов резко обернулся.
– Не понадобится ли вам платочек? – спросил он.